И все же я колебался. Слишком необычно задавать вопросы старухе, которой, возможно, манипулирует ее семейство. И еще я боялся, что мое любопытство сочтут за навязчивость, а если я буду настроен скептически, то меня воспримут в штыки. Мое беспокойство росло по мере того, как я видел, как гордится семья своей Старухой. Я уже почти отказался от попытки взять интервью в этой убогой палатке, где таинственности не больше, чем в свидании на углу. Но многочисленное семейство Самги показалось из гыров. Там была ее беременная дочь, пара внучатых племянников и стайка хихикающих ребятишек. Большинство потрудились надеть народные костюмы, как на праздник. Нам, очевидно, были рады. Нас живо проводили к маленькому гыру, мы вошли и обнаружили, что женщина, чистившая котел, была и в самом деле Самгой. Она сидела на кровати, сложив руки на коленях, и выжидательно смотрела на нас. В это время дети рассаживались кружком вдоль стенок гыра. Они глазели на нас с любопытством. Очевидно, в этих краях бледнолицые чужаки были большей диковинкой, чем их бабка-колдунья.
Самга оказалась достаточно древней, хотя и не выглядела на свои 86 лет. Она сутулилась, лицо бороздили глубокие морщины, в широком рту оставался один последний зуб, торчавший сверху, как клык у ведьмы из детских сказок. Ряд пустых бутылок из-под архи в дешевом буфете свидетельствовал о пьянстве. Были и еще кое-какие признаки того, что она выпивает лишнего. Глаза ее слезились, руки тряслись, она постоянно брала большие понюшки табака из синего кисета. Понятно, что, рассказав о нашем желании встретиться с нею, семья постаралась ее протрезвить и дождалась, пока пройдет похмелье. Старуха оказалась вдобавок тугой на ухо, и внук занял место на полу, возле ее колен, и стал громко кричать, переводя наши вопросы. В таких условиях заниматься обманом было бы просто неудобно, и когда Самга заговорила, глядя на меня насмешливо, почти весело, я почувствовал, как мои опасения рассеиваются.
Чтобы завязать разговор, я начал расспрашивать о ее семье, и, как любая нормальная бабушка, она с удовольствием перечислила всех родственников и достоинства каждого. Она дала жизнь пятнадцати собственным детям, а шестнадцатого приняла в семью. Из них только двое оказались сыновьями и лишь семеро были до сих пор живы. Ей очень льстило, что один из них был избран народным депутатом хурала (монгольский парламент), а другой стал Героем труда. Так вот шаманка со своим средневековых масштабов потомством вносила вклад в коммунистический режим современной Монголии. Дальше нас ожидали новые сюрпризы. Я спросил, сколько у нее внуков и правнуков. «По меньшей мере, шестьдесят или семьдесят, — сказала она, моргая, — но я давно сбилась со счета».
Направляя разговор к ее детским воспоминаниям, я спросил, когда и как она впервые получила шаманскую силу. Это ключевой вопрос, потому что все авторитеты в вопросах шаманизма утверждают, что начинающих шаманов обучают старшие, которые умеют открыть и развить дар своих учеников.
Старуха начала с рассказа, что училась у двух великих тувинских шаманов, и даже назвала их имена: Шенгелай и Магнай. Эти двое учили ее, как и отец, которого звали Дорж. Он тоже был шаманом, но главную роль в обучении девочки сыграл не он. От Доржа она унаследовала саму силу, а два других шамана научили ее применять. Я спросил, как они учили, но ответ был неясным. «Они называли мне волшебные слова и заклинания и ободряли меня», — сказала Старуха. Сколько ей было лет, когда она поняла, что обладает силой шамана, и как она об этом узнала? «Тринадцать», — ответила она. Внезапно она встала с кровати, сделала пару-тройку двойных прыжков в своих тяжелых валенках. Видя, что я озадачен, она рассмеялась клокочущим смехом и пояснила: «Это сила в моем теле. Я не могла сидеть смирно, как обычный ребенок. По ночам я не спала. Мне нужно было бегать. Меня запирали в гыре на ночь, но я вылезала в дымоход и бегала, бегала. Я любила бегать по ночам, лазить на деревья, изображать сову. Никто не мог меня поймать, так быстро я бегала. Иногда, чтобы меня выловить, спускали собак, но поймать все равно не могли».