Дорогами ислама Центральной России

Не исключая авторскую редакцию, следует серьезно отнестись к версии редактирования текста летописцами. Например, в Сухановском изводе тщательно удалено практически все, что так или иначе связано с мусульманской семиотической системой: сведено к минимуму включение арабских, тюркских и персидских выражений, а заключительная часть, написанная по-арабски в кириллической графике, полностью снята.

В Эттеровом списке отчетливо видна рука летописца, произвольно заменившего слово «богу» на слово «Христу»: «Да молился есми богу вседержителю, кто сътворилъ небо и землю, а иного есми не призывал никоторово имени, богъ олло, богъ керимъ, богъ рагымъ, богъ худо, богъ акъберъ, бог царь славы, олло варенно, олло рагымелло, сеньсень олло ты!» (Троицк., л. 380 об.) и «Да молился есми Христу вседрьжителю, кто сотворил небо и землю, а иного есми не призывал никоторого именемъ, богъ олло, богъ керим, богъ рагимъ, богъ хосдо, богъ акьбер, богъ царь славы, олло варенно, олло рагимельно сеньсень олло ты» (Этт. сп., л. 449 об.). С точки зрения христианина-летописца значение фразы не изменилось, поскольку в христианской модели мира Христос есть Бог. Однако в структуре текста «Хожения…» и в смысловом контексте предложения эта замена не просто неравнозначна – она создает серьезный конфликт с идейным содержанием. Центр тяжести фразы приходится на мусульманское наименование Бога, а фразой «иного есми не призывал никоторого именемъ», скорее, подчеркивается ключевое кораническое утверждение Христа как пророка, равного Моисею, но не сына и тем более не Бога.

Идея «имен Бога» является наиболее значимой частью мусульманского кода «Хожения…», поэтому необходимо обратить на нее внимание более подробно, т. к. именно она формирует основу скрытой структуры произведения. «Ал-исм ал-а'зам» – это один из самых мощных кодов всей мусульманской культуры, ведущей свое начало от коранического текста и хадисов: вся мусульманская теология строится на понятии таухида (Единобожия) и подчеркивает это кораническим наименованием Бога – Аллах.

Во-вторых, особенность «Хожения…» заключается в том, что текст является уникальной для того времени попыткой преодоления культурной замкнутости Руси в сторону ислама. Это составило основу научного спора о религиозной принадлежности самого Никитина.

В-третьих, проблема осмысления скрытой структуры памятника как постороннего включения заключается в принципах рассмотрения ее культурной почвы. В той терминологии и категориях, которыми в науке принято анализировать и интерпретировать христианскую культуру и сознание, оказывается совершенно невозможным понимать авторов и произведения мусульманской культуры, поскольку они основываются на иных принципах логического и художественного мышления. Для исследователя, работающего над темой «ислам и русская литература», здесь спрятана методологическая ловушка: по своим внешним признакам мусульманская традиция напоминает западноевропейскую, но общие для обеих концептуальные понятия (Бог, Священное Писание, молитва, судьба и др.) при более глубоком их рассмотрении вызывают ощущение «фундаментальной непонятости» этой семиотической системы.

Подобный недочет можно обнаружить и в переводе «Хожения…» на русский язык Л. С. Семенова и А. Д. Желтякова. Например, фраза «шихбъ Алудин пиръ ятыр» (Этт. сп., л. 446 об.) переводится ими как «шейх Ала-ад-дин [святой лежит]». Слово «пир» переведено словом «святой» некорректно, поскольку не имеет словесного эквивалента в русском языке. Было бы правильнее оставить этот термин без перевода, снабдив комментарием. Замена «пира» «святым» удаляет из текста элементы суфизма, что не дает возможности установить факт знакомства Никитина с этой мусульманской субкультурой. Другой пример некорректного перевода относится к фразе «Олло, худо, богъ, данъиры» (Этт. сп., л. 454). Желтяков и Семенов перевели это: «Боже, боже, боже, боже!» Очевидно, у Никитина это самостоятельное высказывание, утверждающее глубокую философскую идею идентичности наименований Бога на языках противопоставленных друг другу религиозных систем.

Близость философских позиций Никитина мусульманскому мистицизму прослеживается и по линии мотива «свой среди чужих, чужой среди своих». Это дает возможность уточнить психологическое состояние автора: тяжелые раздумья о потере им «русскости» в среде «чужих» расширяются до пределов философского обобщения, идей вселенского универсализма.

Выражающая принцип таухида структура в «Хожении…» разворачивается на двух уровнях:

1. Наименование Бога на 4 языках утверждает наличие 4 путей к одной цели, каждый из которых может быть в равной степени истинным: «а растъ дени худо донот – а правую вьру богъ вьдает. А права вьра бога единаго знати, и имя его призывати на всяком мьсте чисте чисто» (Этт. сп., л. 456).