Дорогами тьмы

– И это тоже их вина, – убежденно отозвался монах. – Христианину запрещено давать деньги под проценты, поэтому тот, кому требуются деньги – много, много денег, – вынужден обращаться к евреям. Господи, прости им прегрешения их. Но я верю, что вскоре наши правители одумаются, запретят ростовщичество и выметут их всех прочь поганой метлой – вон, немедля.

– И куда же они пойдут? – горько заметил Лука. – Эти изгнанники, не имеющие родины?

Брат Пьетро передернул плечами.

– Они убили Иисуса Христа. До конца дней своих предначертано им скитаться, быть отовсюду гонимыми и вечно страдать.

– Нет смысла сейчас рассуждать об этом, – нетерпеливо прервал его Лука. – Кто знает, где истина? Давай сделаем так, брат Пьетро, – ты останешься здесь наблюдать, а я поскачу за лордом Варгартеном. Изольда и Фрейзе в безопасности, пока ворота деревни на замке. А потом прибудет лорд Варгартен, погонит этих плясунов отсюда, и мы вызволим наших товарищей. Изольде ничего не грозит, если иудеи не выдадут ее танцорам.

Выражение лица брата Пьетро было угрюмым.

– О, теперь-то, когда эти евреи ее заполучили, они ее не выдадут. В этом я ни капли не сомневаюсь. Они принудят ее выйти замуж за одного из них, обратят в иудаизм и заставят родить ребенка. Им нужен мальчик, сын леди из Лукретили. Он унаследует ее земли, ее титул. Понимаешь, что это значит? Замок Лукретили захватят потомки колена Израилева!

Брат Пьетро вложил в свое пророчество столько ничем не прикрытой злобы, что Лука содрогнулся. Он птицей взмыл в седло.

– Оставляю лошадей тебе. Нельзя терять ни минуты. Не важно, на чьей стороне правда, не важно, кто наши враги – евреи или танцоры, важно одно – Изольда в беде, и мы должны спасти ее.

Все ставни, все двери в еврейской деревушке были закрыты. Привратник в сторожевой башне, заткнув уши руками, прокричал столпившимся внизу танцорам:

– Прекратите играть, и мы вас накормим.

Как по команде, тихонечко звякнул бубенцами тамбурин, замолкая, и скрипка пропела последний заливистый аккорд. Внутри, за воротами, Фрейзе тяжело, будто подкошенный, повалился на землю рядом с Изольдой. Ноги Изольды в красных башмачках, заляпанных алыми пятнами крови, внезапно перестали дрожать и замерли посреди разбросанных вокруг рубиновых, напоминающих струйки крови лент. Изольда наклонилась, схватилась за лодыжки, сведенные невыносимой судорогой.

Наступила чудовищная, противоестественная тишина. Усталые танцоры попадали на землю. Самые запасливые из них, пожираемые голодными взглядами менее предусмотрительных товарищей, развернули немудреную снедь – хлеб да сыр. Иные же, поскальзываясь на склизком крутом берегу, спустились к реке и принялись жадно лакать воду. Кто-то умывал лицо, кто-то – мало нашлось таких смельчаков – скинул рубаху и полоскал ее в холодной воде. Барабанщик уверенно, словно у себя дома, привалился спиной к воротам, вытянул, блаженствуя, ноги и задремал, положив бубен на грудь. Скрипач облюбовал поросший мягкой травой пятачок земли и растянулся на нем, подставив лицо солнцу. Плясуны отдыхали, ожидая кормежки, но явно давали понять, что как только они получат обещанное, то снова примутся за старое. И тишина эта – не более чем временная передышка.

В деревушке, у ворот, Фрейзе, стоя на коленях перед Изольдой, лихорадочно стягивал с нее башмачки. Но они сидели так крепко, что он ничего не мог с ними поделать.

– Как вообще ты умудрилась их надеть? – пропыхтел он, таща их изо всех сил, вертя ногу Изольды и так и сяк.

– Мои ноги просто скользнули в них, – промолвила с отчаянием Изольда. – Мгновенно, безо всякого труда. Они должны сниматься так же легко.

Но как ни старался Фрейзе, руки его беспомощно скользили по гладкой коже. Один башмачок так и вовсе насквозь промок от крови, сочившейся из раненой лодыжки, и стал скользкий, как угорь. Фрейзе страшно нервничал, пальцы его увлажнились от пота. И башмачки, и ноги Изольды – все было перемазано кровью, и сколько ни бился над башмачками Фрейзе, он не мог снять их с Изольдиных ног.

– Я боюсь причинить тебе боль, – признался он.

– Сними их! – Голос Изольды взвился вверх, звеня от нараставшей в ней паники. – Боли я не страшусь. Мне будет стократ больнее, когда они снова заиграют и башмачки пустятся в пляс. Фрейзе, я не выдержу этого, я умру.

Фрейзе яростно царапал задник башмачков, стараясь просунуть палец между задней частью туфли и Изольдиной пяткой, но – все напрасно, лишь красные полосы, оставленные его ногтями, взбухали на нежной девичьей коже.

– Сними их! – вновь взмолилась леди из Лукретили.

– Похоже, придется их разрезать, – заметил раввин. – Пока она сидит спокойно.

– Верно! – вскричала Изольда. – Режь их!

– Я не могу, – замотал головой Фрейзе, глядя то на свой кинжал, то на красные башмачки. – Я обязательно тебя пораню. У меня рука не поднимется. Мой кинжал недостаточно острый, мне придется пилить кожу, а не резать ее, и тогда я непременно пораню тебя.