Дорогами тысячелетий

— Ах, мой дорогой Николай Яковлевич! Да кто из эмигрантов не нуждается! — воскликнула Наталья Владимировна.

— В свое время я разводил шампиньоны! — громко расхохотался Алексей Алексеевич. — А Бунину грех жаловаться: на Нобелевскую премию мог бы спокойно прожить всю жизнь.

— Иван Алексеевич помогал многим, никому не отказывал. А люди, сами знаете, какие: со всех сторон на него насели. Слыхал, в его доме нетолченая труба прихлебателей! — заговорил Рощин.

— Мне сказали, что Бунина у нас печатают. А если печатают, то и деньги… Мы живем на свои «Пятьдесят лет в строю», как видите, покуда неплохо.

Рощин дрожащими руками, развернув сложенные вчетверо листы, принялся читать письмо, полученное от Бунина:

Двенадцатое мая тысяча девятьсот сорок седьмого года.

Еще раз спасибо, милый, за сердечное письмо. На давнее, большое не ответил потому, что был слишком слаб, тяжко болел. Теперь я немного оправился и с первого июля возвращаюсь в Париж — жить здесь дольше не могу — совсем разорился, дороговизна у нас дикая и все растет. Милому Катаеву книгу пошлю из Парижа. Симонову была послана еще в декабре — через Бо-рейку. Значит пропали. Известие о том, что Государственное издательство выпускает мой однотомник, «Изборник», я получил еще в январе 1946 года; написал С. Аплетину очень взволнованное письмо, что издают, не посоветовавшись со мной на счет выбора произведений и их текста… Г. Аплетин ответил мне телеграммой в марте, что издание приостановленно. Теперь Вы меня удивили: хотят издать. Если так, то очень рад, но прошу пользоваться только изданием моих сочинений «Метрополия»… Гонорар будет мне прямо спасением.

Целую Ваш Ив. Б.

Рощин отложил письмо, обвел всех взглядом и, прежде чем взяться за второе, заметил:

— А теперь послушайте, что из этого вышло…

Париж, четвертое ноября 1947 года.

Милый капитан, Вы неисправимы в своей страсти к преувеличениям самым ужасным! Ведь сказать, что Париж провинциальное захолустье, есть почти такое, до чего договориться можно только после литра самогону! А за добрые чувства ко мне благодарю. А в деле на счет издания «Изборника» моих писаний, я, конечно, ничуть не виноват. Горячо написал? Да ведь хоть кого в жар бросит при известии, что берут труд всей твоей жизни даже без твоего ведома, орудуют над ним по своему усмотрению так спокойно, будто они тут совершенно ни при чем! Уж не говорю о том, что этот «Изборник» продавался бы у всех Капланов во всей Европе, лишая этим меня, старого человека лишняго куска хлеба. Мне бы заплатили? Не думаю! Не мало уже издано моего в Москве за последние двадцать лет, а получил ли я за это хоть грош? Не только нет, но даже на свои собственные гроши покупал у парижского Каплана московские издания своих собственных книжечек! А что Паустовский уже знает, что я восхитился, читая его, очень рад. В большой восторг привел меня и «Василий Теркин» Твардовского — я написал об этом Телешову. А за всем тем — всех благ!

Ваш Ив. Б.