Дорогами войны

По пути в Леонополь (там стояли два полка 10-й кавдивизии полковника Гадалина) мы проезжали мимо казаков, ремонтировавших конское снаряжение. Они удобно устроились возле уцелевшей стены разбитой хаты и, ловко орудуя шилом и дратвой, вели о чем-то оживленный разговор. «…Принят в партию посмертно», – услышал я обрывок фразы и невольно натянул повод своего рыжего дончака. Казаки, увидев меня, встали. Я слез с коня, подсел к ним и спросил:

– Кого приняли в партию посмертно?

– Да це ж нашего гвардии лейтенанта Винокурова, что погиб в Бармашово. Добрый був хлопец. Грудь – во! И крутая, ну… як у вашего коня. Говорят, с одного удара вбивал сваю заподлицо с водой. А голосина – два Шаляпина разом. Душа була, як солнце – одинаково добрая для всех. Ну, конечно, всякие там микробы на солнце гибнут, это само собой. Ворвались в тот день фрицы в Бармашово, а пробиться на запад не могут. Стало на их пути подразделение лейтенанта Винокурова. Дело доходило до рукопашной. Ох и нарубал он их, як пшеницу в косовицу. Пробились гитлеровцы на флангах и окружили подразделение. И видно, уже сами не рады стали, да раскружиться не могут. Так и бились весь день. Все погибли, один лейтенант остался – с оторванной рукой, с изуродованным лицом, но живой. Поднялся он с саперным топором в руке навстречу фрицам да как запоет: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…» Фрицы от одного вида его в ужасе кинулись кто куда. Так и помер, не допев песни, на ногах помер, стоя. Потом уже упал. – Казак смолк. Молчали все, потрясенные его рассказом. – Вот, разбирали его заявление в партию… Погиб он, как коммунист. Приняли в партию посмертно.

В штабе дивизии я встретил начальника политотдела полковника Костина и спросил о лейтенанте Винокурове. Его светлые глаза затеплились. Он мягким движением руки откинул полу шинели и, опуская руку в карман брюк, сказал:

– Парткомиссия утвердила решение партийной организации саперной роты считать лейтенанта Винокурова членом партии с момента подачи заявления. – Он вытащил из кармана блокнот. – Имею привычку записывать… Подробности его гибели вы знаете?

– Да. Говорят, он был богатырем.

– Настоящий богатырь, не знающий страха воин. До последних минут жизни он вел дневник. Вот посмотрите.

Я взял блокнот и прочел: «Немцы пьяны, лезут напролом… Казаки – народ, не знающий страха в борьбе. Игнатенко уничтожил 11 немцев, Иващенко – 9 немцев. Бенацкий ранен, но дерется с прежней яростью…

Немцы лезут с диким остервенением. Мы окружены. Отбито 10 атак. Нас осталось семь человек. Будем биться до последнего. Пусть знают, как дерутся казаки-гвардейцы».

Блокнот начальника политотдела был заполнен примерами подвигов. Вспомнилось единоборство пулеметчика зенитной установки сержанта Петухова с тремя стервятниками Ме-110. Раненный, он сбил одного «мессера» и помог казакам отбить атаку.

– Вы знаете, товарищ командующий, – заметил Костин, кладя блокнот на место, – нам не приходится особенно-то организовывать пропаганду подвигов и массового героизма. Если казак увидел удаль молодецкую своего товарища, не успокоится, пока все об этом знать не будут. Да еще и в станицу напишет, «какой есть его друг, а в бою – названый брат».

И действительно, в дни подготовки к новой наступательной операции мы узнали много удивительных, героических историй. Рассказывали о любимце казаков парторге эскадрона отважном лейтенанте Джигирее. В бою под Михайловкой он с противотанкистами отражал сильные контратаки немцев. Пуля сразила его, но возле него нашли смерть несколько десятков гитлеровцев. Из уст в уста передавали о новом подвиге Героя Советского Союза младшего лейтенанта А. К. Каштанова. Под Снигиревкой его батарея отразила неоднократные атаки танков. Просматривая выпускаемую политотделом танкового корпуса газету «Сталинград», я обратил внимание на очерк Миколы Рудя «Двое из танка № 17». Очерк большой, на всю страницу. Быстро пробежал его. Так и есть, – танк врывается в населенный пункт и, стремительно маневрируя, расстреливает скопления пехоты, подминает орудия, ударом брони разрушает автомашины, сеет панику, ужас и смерть в рядах противника. Схватываю строки: «Сивков спокойно написал на клочке бумаги потрясающие по силе убеждения и великой правды слова: «В крайнем случае погибнем, но в плен не сдадимся… Оставляем для себя по 2–3 патрона».

Я тут же позвонил командиру корпуса генералу Танасчишину и спросил:

– Значит, не вырвался из Снигиревки младший лейтенант Сивков?

– Вырвался, товарищ командующий.

– Как? Ваша газета пишет, что погиб.