Дорогами войны, 1941–1945

Мне сразу же стали ясны выгоды расположения этой роты. Она, оказывается, залегла не перед лесом, а вцепилась в этот реденький лесок, закрыла возможность противнику прямого обстрела нашей пехоты, в которой, в случае наступления, не пришлось бы нести потери на открытом месте.

Я хорошо помнил, как в минувшую зиму пехота форсировала Волхов. Поднявшись от реки по крутому берегу, рота за ротой бросались по открытому месту в атаку в направлении леса, до которого было всего метров пятьдесят, пока не удалось зацепиться за его кромку и втянуться в него остальным. Примерно через пару часов после боя на этом месте я ехал на санях выбирать огневую позицию для батареи на другом берегу Волхова уже за пять километров от берега. Место недавнего боя было покрыто телами наших солдат от самого берега до леса…

Позиция первой роты была драгоценной. Правда, протяженность кромки леса, которую она заняла, была, как я потом узнал, небольшой – сотня-другая метров, но каждый метр этого места уже сохранял десятки, сотни жизней наших солдат при будущем наступлении.

Мы ступали уже по самой низине, и чувствовалось, как под тяжестью тела оседает под ногами верхний слой дерна. Место было сильно заболочено. Наконец, мы подошли к самому краю редколесья, где нас встретил хозяин этих владений – молодой командир первой роты. Солдаты нашей группы тут же растворились в темноте, а командиры обменивались с ним крепкими рукопожатиями. Командир батальона представил меня ему, и он сразу же приказал одному из своих солдат отвести меня в свою землянку.

Это оказалось квадратное сооружение с плоским верхом, высотой сантиметров восемьдесят, сделанное из подручного материала – жердей в три-четыре пальца толщиной. Посреди задней стенки был вход шириной в полметра.

Внутри этого шалаша, который все по привычке называли и землянкой и блиндажом, никого не было. Солдат, сопровождавший меня, сразу же дал несколько советов:

– Ночью находиться здесь опасно, сразу же ложитесь. Кружку и котелок на стенки не вешайте, иначе к утру будут с дырками. Громко никого не окликать. Курить можно только под плащ-палаткой. Сейчас командир роты обходит позицию с комбатом.

Дробный стук пулемета раздался совсем рядом, немного впереди.

– Сколько отсюда до немцев? – поинтересовался я.

– Сейчас метров тридцать, а вообще их землянки метров за семьдесят.

Мы ночью тут близко сходимся, можно лбами стукнуться.

Я остался в шалаше один и стал прислушиваться к пулеметным и автоматным очередям. Время тянулось медленно, и мое напряжение постепенно нарастало. Мне меньше всего хотелось встречи с противником сейчас, одному, в этой кромешной темноте, пассивно воспринимая все на слух. Решил подползти к выходу, осмотреться при вспышках ракет и занять свою позицию так, чтобы какой-нибудь случайный немец не сунул гранату в мой шалаш.

Слева и справа через всю поляну проносились уже не отдельные трассы, а тугие связки огненных плетей. Когда повисали осветительные ракеты, я силился разглядеть силуэты людей – не приближается ли кто-нибудь со стороны к моему шалашу. Мне удалось подметить, что немецкие пулеметы извергали короткие очереди через равные промежутки времени с той немецкой педантичностью, о которой я уже был наслышан.

Так пробыл я в одиночестве не один час, пока, наконец, не появился командир роты.

– Ну, как артиллерии тут понравилось? Ты уже ходил здесь вокруг? Что разведал? – вопросы были с заметной долей иронии.

– Решил дождаться утра, чтобы осмотреться потом на местности. Хотелось бы здесь сначала познакомиться с твоими владениями, а потом обстоятельно поговорить.

Мои первые слова были сказаны серьезно, и я тут же откровенно пояснил, что мне раньше не приходилось крутиться под носом у фрицев. Командир роты задал еще несколько обычных при первом знакомстве вопросов и, узнав, что я только возвратился из госпиталя, выразил свое полное удовлетворение.

– А я думал, что ты новичок, – закончил он уже дружелюбно.

Забравшись в глубину шалаша, мы растянулись на полу из жердей. Командир роты, достав из кармана окурок, стал высекать из куска кремня искры и раздувать огрызок фитиля. Отсвет повисшей ракеты дал возможность мне разглядеть его чем-то озабоченное лицо. Я раскрыл коробку «Казбека» и предложил ему закурить московских папирос.

– Богато живешь, – оживился он, взял одну папиросу и, загородившись плащ-палаткой, чтобы огонек папиросы не был виден со стороны противника через щели шалаша, стал с наслаждением затягиваться. Я тут же предложил любителю покурить свою коробку, но он отказался и попросил меня угостить его солдат.

– Вот будут рады, – заботливо и нежно проговорил он, – когда узнают, что папиросы из Москвы, да еще куплены там десять дней назад. Такой подарок здесь дороже любой награды: ведь они все время в болоте лежат!