Дороги

– Вадька?.. Напугал!.. – охнула Женя. – Зачем?.. А ну его!.. Он меланхолик, хочу сделать из него холерика… А вообще-то я ненавижу его.

– Хочешь, дам Скляру?

– Пока не надо, – отмахнулась Женька и, спохватившись, спросила: – Ты почему сегодня не уехал домой?

– Я ночью собирался… – замялся Вадим. – Но отца куда-то увезли… Сказали, в горисполком, а зачем – не знаю. Беда мне с отцом.

– Тебе надо срочно уезжать, Вадим! – твердо сказала Морозова и взяла его под руку. – Я тебе дам телеграмму, как здесь все утрясется.

– Кто тебя будет защищать от Шарапова?

– Вилор Петрович.

Они зашли в палатку Морозовой, Женя зажгла свечу и села, положив гитару на колени.

– Хочешь, я тебе Ленку покажу? – спросил Вадим и, не ожидая ответа, вынул фотографию, заклеенную в целлофановый пакет. – Вот, гляди, она на тебя похожа.

– Да, что-то есть, но только моложе, – сказала Женя, разглядывая карточку. – Девочка еще совсем.

– Ну, привет! – возмутился Вадим. – Она старше меня на шесть лет. Значит, твоя ровесница.

– Ладно, иди к себе и собирай чемодан, – заявила Женя, – утром проститься зайдешь.

Вадим с неохотой поднялся, забрал часы и фотографию.

– А можно, – робко спросил он, – я еще у тебя посижу? Так хорошо здесь… у меня в палатке тетя Валя и эти… Боженко со Скляром…

– Я спать хочу, Вадик, иди, – отмахнулась Морозова. Вадим вздохнул и, нагнувшись, боднул головой палаточный вход…

Когда последний гость – начальник партии Скляр – ушел из палатки Смоленского, Валентина Сергеевна долго не могла собраться с мыслями. Крупные ночные бабочки стучались в стекло окошечка над столом, тонко звенели комары, проникая в невидимые щели, изредка ворчали и взлаивали собаки возле столовой. В лампе кончался керосин, пламя потрескивало и чадило, отчего по палатке кружились невесомые хлопья сажи.

Смоленский все еще, как назло, не появлялся, хотя прошло уже четыре часа, и Валентину Сергеевну охватывало беспокойство. Гости наговорили много и всякого о делах в партии и о Смоленском, оправдывали и обвиняли его, откровенно ругали и хвалили. А Скляр заявил, что разнобой у них с Вилором Петровичем начался из-за Морозовой. Будто Смоленский взял ее в партию для собственных развлечений, переманил из другого отдела, но Женька на него и не смотрит, а увлекается его сыном и им, Скляром. Причем она либо совершенная дура, либо зачем-то хочет, чтобы над Скляром смеялась вся партия. Но даже и это не занимало сейчас сознание Валентины Сергеевны. В глазах стояло чуть растерянное и какое-то неживое от белого света фар лицо Вилора… Да, Боженко рассказал, что они сегодня утром сбежали от инспектора ГАИ, что он им свистел вслед и грозил жезлом, однако такая причина не убедила Валентину Сергеевну. Наоборот, тревога лишь усилилась, и в памяти отчетливо и остро возникли события прошлого…

…В тундре шел настоящий дождь из лиственничной хвои, я пока Валентина Сергеевна шла от шурфов к лагерю, ее обсыпало с ног до головы. Фуфайка, выпачканная в желтой глине и промокшая от шурфовой грязи, стояла колом, хотелось скорее сбросить ее и согреться в теплой приземистой избушке. Валентина Сергеевна раскочегарила угасающую печку, поставила греть воду в ведре и сняла грязную одежду, думая, что все: скоро ударят морозы и спускаться в шурфы будет одно удовольствие. Переодевшись в байковый халат, она налила воды в таз и стала мыть голову. Пена спадала большими белыми хлопьями, волосы скрипели от чистоты, ощущение свежести бодрило и веселило, как желтый дождь хвои в тундре. Петр Георгиевич пришел, когда она, обмотав голову полотенцем, сидела возле железной печки и наслаждалась теплом.

– Греюсь, – улыбнулась Валентина Сергеевна и добавила: – А в тундре хвоя сыплется!

Он придвинул чурбак поближе к ней и сел, расстегнув дождевик.

– В тундре уже снег идет, – сказал Петр и протянул руки к огню. Валентина Сергеевна выглянула в окно и поразилась: в тундре действительно шел снег! А лиственницы стояли голые, без единой хвоинки.

– Так быстро?!

Он молча кивнул и со вздохом сказал:

– На Севере все быстро… Расцветает все в один день и вянет в один…

Тогда она не заметила и не почувствовала, что он чем-то сильно озабочен, что-то переживает. Это уже потом, спустя много лет, Валентина Сергеевна, перебирая в памяти события того дня, поняла, что он вздыхал не по прошедшему лету и не от близкой зимы грустил.

– Мерзнешь? – спросил Петр, глядя в огонь.

Ей тогда хотелось сказать – мерзну, сильно мерзну! – но Валентина Сергеевна улыбнулась и пожала плечами.

– В шурфе ничего… А поднимешься наверх – прохватывает.

Петр Георгиевич молча сбросил дождевик, снял с себя толстый водолазный свитер и положил ей на колени.

– Рукава подвернешь, и как раз будет, – сказал он, – а то еще неизвестно, когда полушубки привезут.

Он пробыл еще несколько минут, потом встал, застегнулся и уже возле дверей сказал:

– Меня на базу вызывают, я сейчас поеду. А ты присмотри за Вилоркой.

– Хорошо. – Валентина Сергеевна привстала, обернувшись к двери, и полотенце с головы сползло на плечи.