Дороги

– Что лучше: шестьдесят или двести? – перебил его Курилин.

– Мне лучше синичка в руке… – пробурчал Лобов и заскрипел курткой.

– Я с трассы не уйду! – отрезал Смоленский и встал. – Не уйду! Я дорогу делаю! А у вас с Шараповым, – чуть не крикнул он Лобову, – простите, настоящая халтура!

Лобова подбросило. Он стал багроветь, и седина в волосах, казалось, становится еще белее. На угловатых скулах проступили желваки. Смоленский понял, что сейчас важно не дать ему времени говорить, и, несколько сбавив тон, продолжал, обращаясь к Курилину:

– Я проектирую не первую дорогу и знаю, какая нужна здесь, к месторождению. Та, что изыскивает рудник, придет в негодность через полгода. БелАЗы ее разобьют так, что через некоторое время станут биться сами. Что такое шестьдесят тоня веса на ухабах? Ремонтировать? В таком случае зачем огород городить?..

Однако Лобов быстро справился с собой, разжал кулаки, и Смоленскому показалось, будто улыбка промелькнула на его лице.

– Ты ведь за кусок хлеба дерешься, Вилор Петрович, а? – мирно спросил он. – Вижу, за кусок… Беда вот, прикормили мы вас больно. Чуть что, сарай какой-нибудь построить – так к изыскателям. Дела-то на копейку! Честное слово! А вы тянете с нас – дай бог! Целую партию гоните, штат в полсотни человек. Стоит только самому как-то выход найти, своих специалистов к этому делу приспособить – так вы на дыбы!.. Не-ет! Я не против науки, боже упаси, и не против изысканий. Я – за качественные изыскания. Вот Шарапову я доверяю. Он мой и для рудника родного постарается. А вы, пришлые, знаю, как стараетесь. Мне Гипроникель не первую дорогу ведет…

– К материалам моих изысканий претензий нет! – отрубил Смоленский. – У вас нет оснований сомневаться в качестве!

– Во-во! – подхватил Лобов. – Я потом с претензиями к Гипроникелю, а он скажет – проектировали ленинградцы, я тут ни при чем… А вы – на Гипроникель. Но руду возить – мне!

– Стойте! Довольно, – оборвал его Курилин. – Так мы дорогу не выберем. Завтра с утра все выедем на объект, а там посмотрим, где халтура, а где что…

– Правильно, – подтвердил Смоленский и глянул на Лобова. Тот недовольно мотнул головой, хотел сказать что-то резкое, но, пожевав губы, с силой натянул кепку и, не прощаясь, двинулся к выходу.

5

В километре от лагеря Смоленский попросил остановить машину, поблагодарил водителя и дальше отправился пешком. Идти было хорошо, солнце вставало из-за лесистых гор, прохладный ветерок бодрил, освежал, словно бессонной ночи и не было. С Курилиным Вилор Петрович проговорил до рассвета. Пили чай в его кабинете, снова спорили о дорогах и расстались почти друзьями. Напоследок Курилин отдал распоряжение своему шоферу отвезти Смоленского домой, а сам остался в горисполкоме ждать машину.

Вилор Петрович подходил уже к повороту, который вел к лагерю, и тут заметил на дороге одинокую человеческую фигуру с рюкзаком за плечами. Человек стоял на проезжей части и неуверенно махал рукой редким, проносящимся мимо автомобилям. Солнце било в глаза Смоленскому, низкое, еще неяркое, но рассмотреть «голосующего» было невозможно. Силуэт его то расплывался на багровом фоне, то вдруг утончался, оплавляясь и просвечиваясь по контуру. Вилор Петрович подошел к нему вплотную и только тогда разглядел крутой стриженый затылок и ссутулившуюся под рюкзаком спину.

– Вадим! – окликнул он, еще не совсем уверенный, что это его сын.

Вадим, не оборачиваясь, поправил лямки рюкзака и приготовился встречать очередной грузовик. Тяжелый КрАЗ, даже не притормозив, пронесся мимо, оставляя за собой черный, дымный след. Борт его кузова чуть не зацепил плечо Вадима, но Вадим не отскочил, а лишь погрозил кулаком.

Смоленский встал перед ним, уперев руки в бока и чуть подавшись вперед.

– Ты куда собрался, Вадим? – спросил он, глядя в лицо

сыну.

– Все решено, отец, я уезжаю, – тихо и уверенно произнес Вадим. В его голосе уже не было ни горячности, ни безрассудства, он не отводил взгляд, смотрел спокойно, и это неожиданно насторожило Смоленского. Вчера на трассе он не верил ни единому его слову. Блажь, думал он, остынет и отойдет. Так уже бывало…

– С кем же ты решал? – спросил Вилор Петрович. – Один? «Уедет… – закололо в сознании, – я его не удержу. Теперь все пойдет прахом… Жалко, как жалко!»

– Со своей совестью, отец, – проговорил он, всматриваясь в просвет дороги. – У меня, говорят, совести много. Вчера Леопольд приезжал, говорит, ты парень совестливый, я тебя люблю. Вот я с ней и посоветовался. А с кем еще?

– Я для тебя, значит, так… ничего не представляю? – Вилору Петровичу показалось, что голос его сел, осип и едва слышен.