Дороги еврейских скитаний

Если бы не вечный страх, евреи могли бы по праву гордиться своей принадлежностью к самому миролюбивому народу на свете. Родные державы, Россия и Австрия, долгое время считали их недостойными нести военную службу. Только когда евреев уравняли в гражданских правах с остальным населением, их стали призывать в армию[31]. Получилось, в сущности, уравнение не в правах, а в обязанностях. Если раньше к евреям придирались только гражданские власти, то теперь стали придираться еще и власти военные. Позор своей непригодности к армейскому делу евреи несли с большой радостью. Когда их удостоили великой чести: воевать, шагать в ногу и погибать в бою, — они погрузились в печаль. Приближаясь к двадцатилетию, всякий, кто по причине крепкого здоровья мог опасаться призыва, норовил улизнуть в Америку. У кого не было денег, тому приходилось себя калечить. За несколько десятилетий до начала войны по местечкам Восточной Европы прокатилась повальная эпидемия членовредительства. От ужаса перед солдатчиной еврейские парни подставляли под топор пальцы рук, перерезали сухожилия на ногах, брызгали ядом в глаза. Они становились доблестными инвалидами, они слепли, хромели, кривели; они шли на тяжелейшие долгие муки. Они не хотели служить, не хотели идти на войну и гибнуть. Их разум был всегда начеку и считал, не переставая. И по расчету их светлого разума выходило, что жить хромым все же выгодней, чем помереть здоровым. Рациональный расчет подкреплялся соображениями благочестия. Мало того что умирать за какого-то императора или царя — это глупо; но и жить вдали от Торы, противно заповедям Торы — это грех. Грех есть свинину. Грех в шабат стоять под ружьем. Грех заниматься шагистикой. Грех поднимать руку, не говоря уже о мече, на ни в чем не повинного чужака. Самыми храбрыми героями пацифизма были евреи Восточной Европы. Они претерпели за пацифизм. Они добровольно себя калечили. Но поэм о подвигах этих евреев никто до сих пор не сложил.

— Комиссия! — разносился по местечку крик ужаса. Имелась в виду военно-врачебная комиссия, объезжавшая маленькие городки для набора рекрутов. За несколько недель до того начинались «пытки». В надежде на то, чтобы ослабеть, чтобы надорвать сердце, еврейские парни подвергали себя изощренным пыткам. Они не спали, курили, бродяжничали, они пускались в бега, ударялись во имя праведной цели в разгул.

А также, на всякий случай, подкупали военных врачей. Взятки передавали через высоких чиновников и бывших полковых лекарей, уволенных из-за всяких темных делишек в отставку. Целые сонмы армейских врачей богатели, увольнялись со службы и открывали частную практику, служившую, в том числе, для передачи взяток.

У кого были деньги, тот выбирал, что лучше: дать взятку или бежать в Америку. Смелые решались в пользу Америки. Путь назад был для них отрезан. Они отрекались. С тяжелым сердцем отрекались от семьи и с легким сердцем от родины.

Они уезжали в Америку.

2

Сегодня это овеянные легендами сородичи восточноевропейских евреев. Бывшие дезертиры стали за океаном богатыми, по меньшей мере состоятельными коммерсантами. Древний еврейский Бог не покинул их. Он вознаградил их за верность миролюбивому духу.

Этот американский сородич — последняя надежда всякой еврейской семьи. От него, сородича, давно ничего не слышно. Известно только, что он женился и народил детей. На стене висит старая пожелтевшая фотокарточка. Она пришла по почте лет двадцать назад. Вместе с десятидолларовой бумажкой. От сородича давно нет известий. Но семейство в Дубно не сомневается, что если не в Нью-Йорке, то в Чикаго он наверняка найдется. У него, конечно, уже не то еврейское имя, каким его звали дома. Он изъясняется по-английски, он гражданин Америки, у него удобные костюмы, широкие штаны, пиджаки с накладными плечами. Но уж как-нибудь они его да узнают. Возможно, он не слишком обрадуется гостям. Выгнать родню за порог он все же вряд ли осмелится.

И вот однажды, пока суд да дело, в дверях появляется почтальон с заказным письмом в пухлом конверте. В конверте — доллары, расспросы, приветы, пожелания и обещание «скоро выслать билет на пароход».

Начиная с этой минуты семейство «едет в Америку». Сменяются времена года, пробегают месяц за месяцем, проходит год, о билете на пароход ни слуху ни духу, но наше семейство «едет в Америку». Об этом знает весь город, знают все окрестные деревушки и соседние городки.

Приходит в местечко чужой человек и спрашивает: «Как поживает Ицхок-Мейер?» — «Ицхок-Мейер едет в Америку», — отвечают ему местные жители; а Ицхок-Мейер живет себе точно так же, как жил вчера и позавчера, и завтра будет жить точно так же, и ничто в его доме на первый взгляд не меняется.