Дороги Фландрии

релезли через вторую ограду, а потом (это оказался фруктовый сад) снова Жорж впереди Иглезиа сзади присели на корточки, вплотную к живой изгороди, и снова только их дыхание, их бешено бьющаяся в жилах кровь, но они все еще боялись пошевелиться, медленно и постепенно сгущались сумерки, и снова за его спиной раздался шепот Иглезиа, хриплый, злобный, с ноткой ребяческого негодования (и не было нужды оборачиваться, чтобы видеть, что в его огромных рыбьих глазах навыкате, печальных и обиженных застыло то же самое изумленное выражение): «Инженерные войска на машинах. Надо же…», Жорж ничего не ответил, даже не оглянулся в его сторону, хотя снова послышался негодующий жалобный и неодобрительный шепот: «Вот уж дерьмо. Еще немного и попались бы им в руки. Куда это ты смотрел?», Жорж по-прежнему ничего не отвечая, пополз назад вдоль живой изгороди ни на миг ве упуская из глаз угол кирпичного дома, темное пятно среди окутанных сумерками ветвей яблонь: но сейчас грузовиков на дороге не было и единственно что он мог отсюда разглядеть это светлое пятно розовой тряпки нацепленной на ограду неподалеку от лошади, но уже не видел ни лошади, ни часового, только в полумраке слабо мерцало розовое пятно, потом и тряпка пропала так как они перелезли, по-прежнему пятясь, еще через одну изгородь, по-прежнему повернув голову в сторону шоссе, прижавшись к изгороди задом, шаря за спиной ладонью, потом, подняв ногу, оседлали изгородь, пригнувшись к ней грудью, и приземлились с той стороны ни на минуту не теряя из вида угла дома, их головы и их тела были если можно так выразиться поглощены разными проблемами, причем каждое работало на себя или, если угодно, каждое брало на себя свою особую задачу, тела их действовали непроизвольно и как бы подчинялись собственной своей власти и контролю за чередой движений на которые мозг казалось бы не обращал никакого внимания, теперь уже окончательно стемнело, вдруг из курятника донеслась разноголосица испуганного кудахтанья среди громкого концерта хлопающих крыльев и скомканных арий, смехотворный и раздирающий душу протест на мгновение заполнивший вечерний мрак, нестройный, ужасающий и яростный, словно бы пародийный довесок к битве: все это с чертыханием, руки, ладони неуклюже шарящие в воздухе среди неразличимых в темноте рыжих и нахохлившихся до состояния шара птиц неуклюже взлетавших с раздирающим кудахтаньем с насеста, сталкивающихся в воздухе, надрывно кричащих, пока наконец и этот неравный бой тоже мало-помалу стих, кончился в последнем испуганном, полузадушенном, жалостном клохтании, потом больше ничего, только в опустевшем теперь курятнике видимо медленно и безмолвно падал дождь разлетевшихся во все стороны перьев которые чуть покачиваясь ложились на землю, и тут раздался голос Иглезиа: «Да дело дерьмо», и через минуту еще: «Черт побери, да перед нашим носом целая дивизия прошла, вот уж никогда бы не поверил что их столько! Никогда бы не поверил что они могут на такой скорости продвигаться. Если они воюют сидя на скамейках в грузовиках, какого хрена нам с нашими клячами соваться. Черт побери! Чего уж тут из себя строить…»

III

В миг сладострастья два живых существа заключают в объятия некое мертвое тело. И в этом случае «труп» не что иное, как время, убитое на время и преосуществленное в осязание.

Малькольм де Шазаль