Дороги Фландрии

Что ты там еще мелешь, крикнул колченогий Пойдешь ты наконец спать или нет! Старуха вздрогнула всем телом поспешно отодвинулась от меня молча съежилась на другом конце скамьи но по-прежнему не спускала с меня глаз подмигивала гримасничала подымала брови а немотствующие ее губы шевелились и я догадался по их движению что она беззвучно шепчет Злыдни, Злыдни, кривя свое мерзкое козье личико)… потом матрас снова щевельнулся под ее тяжестью я по-прежнему лежал с закрытыми глазами стараясь сохранить удержать под сомкнутыми веками этот бескрайний мрак по он из коричневого постепенно перешел в красный потом в пурпуровый потом в черный с фиолетовыми прожилками расплывчатые пятна то стекались в одно то растекались медленно скользя сотнями осколков вроде мохнатых белесоватых солнц зажигались и тухли я знал что она не погасила лампы и смотрит на меня ест глазами с тем обостренным и пронзительным вниманием на которое они способны при случае я зарылся щекой и лбом ей под мышку и мог слышать теперь как в нее входит воздух при каждом ее вздохе потом уходит прочь сердце ее билось еще довольно быстро но биение его постепенно замедлялось, все еще не открывая глаз я скользнул вдоль ее тела бока ее живот мерно подымался и опускался чуть подрагивая как нежное птичье горлышко (как подрагивал тот иавлин вместе с занавеской его изогнутая шея в форме буквы S увенчанная маленькой синей головкой с похожими на раскрытый веер перьями занавеска продолжала еще покачиваться даже после того как она опустила ее подрагивала как нечто живое как та жизнь что скрывалась за этой занавеской, я поднял голову с запозданием всего на какую-то долю секунды и увидел не увидел а только вообразил что вижу половину лица и руку которые тут же исчезли опустив занавеску теперь только один длинный птичий хвост продолжал раскачиваться потом и он тоже застыл в неподвижности, и на следующий день нам тоже не удалось ее увидеть, ночью околела лошадь и утром мы ее закопали в углу фруктового сада где яблони с черными отлакированными дождем ветвями уже растеряли почти все листья и во влажном воздухе с них капала вода: мы взгромоздили ее на повозку а потом столкнули в ров и пока с лопат сыпалась земля погребая ее все глубже и глубже я все глядел на нее костистую скорбную больше чем когда-либо напоминавшую насекомое богомола что ли с передними скрещенными ногами с огромной грустно-покорной башкой исчезавшей мало — помалу под медленной и унылой горкой земли которую мы швыряли лопатами на горькую ухмылку ее длинных оскаленных зубов так будто уже по ту сторону смерти она пророчески посмеивалась над нами сильная неким знанием неким опытом какими мы не обладали, печальной тайной которая есть достоверность отсутствия всякой тайны и всякой мистики, потом снова припустил дождь и когда пришел приказ выступать он хлынул уже сплошной стеной натянув между противоположным склоном лощины и нами серую почти непроницаемую пелену а мы сидели в сарае в полном походном обмундировании лошади были оседланы мы ждали лишь сигнала к отправлению вглядываясь сквозь проемы двери в завесу в серебряный частокол низвергавшийся с крыши прорывавший в земле тоненькую бороздку идущую параллельно крыльцу и чуть впереди него (прямо на вертикали крыши) где выступали вымытые из почвы голые булыжники, воздух был пронзительно холодный и сырой густой голубоватый парок вылетал при разговоре изо рта, на занавеске павлин по-прежнему был недвижен и загадочен, не прерывая беседы мы порой бросали на него украдкой быстрый взгляд, иссиня-белое лицо Блюма под черными волосами походило на таблетку аспирина только горели два пятна черных лихорадочных глаз каску он держал в руке голова его и тонкая шея как-то странно как-то особенно голо вылезали из воротника шинели и в этом военном облачении словно в панцире из грубого сукна кожи портупеи он казался особенно хрупким и слабые не выступим сказал Вак Вот уже целый час ждем об заклад бьюсь не выступим Они нас здесь целый день продержат и потом в полночь придут и велят коней расседлывать а нам спать ложиться не хнычь ты сказал Блюм да я и не хнычу сказал Вак только я не умничаю я ох черт сказал я дорого бы я дал за этот ключ какой ключ сказал Вак Павлин по-прежнему не шелохнулся ключ чтобы отсюда смыться сказал Иглезиа. Мы по — прежнему глядели сквозь частокол дождя на притихший дом на запертые окна закрытую дверь и фасад напоминавший замкнутое лицо, время от времени с огромной орешины срывался лист и мягко планируя ложился на землю почти черный уже изъеденный осенью уже тронутый тлением пари держу что это помощник мэра сказал Блюм а вот и неправда сказал Вак Она его прогнала Когда он вошел к ней в комнату она ружье со стены сняла да ну? сказал Блюм Из-за того что он в ее комнату вошел? да не знаю я ничего сказал Вак Поди да спроси он сам ничего не знает сказал Иглезиа Тогда о чем ты болтаешь ни о чем сказал Вак.