Дороги и судьбы

"Со мной все бывало. И это со мной было".

На мой вопрос, как она относится к стихам одной по-{348}этессы, сказала: "Длинно пишет. Все пишут длинно. А момент лирического волнения краток".

(Она терпеть не могла, когда ее называли "поэтесса". Гневалась: "Я поэт".)

На чей-то вопрос, как она относится к произведениям Александра Грина, ответила:

"Перевод с неизвестного".

Говорили о прозе, и я о том, как отражается личность автора на всем, что он пишет. Она:

"А в лирике нет. Лирические стихи лучшая броня, лучшее прикрытие. Там себя не выдашь".

Об одной своей молодой приятельнице, много помогавшей ей с бумагами и рукописями, сказала:

"Она все делает тихо, как бабочкино крыло".

"Рухнул в себя, как в пропасть!" (Эти слова я слышала от нее не раз. Они произносились по адресу эгоцентриков, и интонация Ахматовой бывала гневной...)

Как-то она сказала, что не любит Чехова. "Я: "Почему?" Она: "Подумайте сами". Я стала думать. Придумала вот что: ее стремление к ясности, конкретности, точности не признает недоговоренности, некоей пастелевости... Короче, придумала я нечто шаткое и малоубедительное, однако рискнула ей это сказать.... В тот день она приехала из Ленинграда, лежала в маленькой комнате Ардовых, усталая, полубольная. В такие дни приглашала к себе так: "Приезжайте, если вам не скучно сидеть с больной старухой..." Итак, я высказала свои мыслишки, а она рассердилась, села на кровати.

"При чем тут это? Совершенно не в этом дело... Чехов и стихи несовместимы!.."

Кажется, в тот же вечер насмешливо говорила о Бальзаке, о его романе с полькой, разоблачая общепринятый взгляд на длинную, верную, нежную любовь... "Скрывался от долгов, называл себя безутешной "вёв Мари", в землях польки увидел выход, а она его надула".

Как-то заговорили о Толстом и Достоевском. Она:

"Вы делаете ошибку, свойственную многим русским интеллигентам, противопоставляя Толстого Достоевскому. Неверно. Они как две самые высокие башни одного и того же величественного здания. Самые высокие. Вершины. В них лучшее, что есть в русском духе".

И еще о Достоевском: {349}

"Преступление и наказание" единственный его роман, правильно построенный. В остальных действие происходило раньше, а мы присутствуем лишь при развязке, самой последней".

О романе "Подросток":

"Русский большой роман не может быть построен на шантажном письме, зашитом в подкладку. Это ошибка гения... Подросток учился у Тушара, с детства учился, а стеснялся своего дурного французского языка. Это Федор Михайлович себя вставил, как он себя чувствовал, попав в общество... И опять себя, когда подросток рассуждает о любви, о том, что после первой ночи он ее убьет... Не мысли мальчика, а самого Федора Михайловича... И тут же он перепутал из Библии..."

Она сказала, что именно перепутал, но, к сожалению, это я забыла.

Жалею и о том, что не записала вовремя ее великолепную гневную речь, посвященную роману "Анна Каренина". Она утверждала, что Толстой в романе этом сказал: женщина, изменившая мужу пусть по самой страстной любви, становится женщиной потерянной... Она утверждала, что Толстой, в начале романа влюбленный в Анну, в конце романа ненавидит ее и всячески унижает. И доказывала это цитатами. Но невозможно своими словами передать ее речь... Надо было слушать ее самое, видеть ее гневное лицо. А гневалась она потому, что ненавидела всякую домостроевщину. Не раз я слышала от нее слова: "Я всегда за развод".

Ноябрь, 1960 год. Сидим в маленькой комнате у Ардовых. Анна Андреевна вспоминала прошлое в связи с тем, что в апреле будущего года исполнится пятьдесят лет с тех пор, как стихи ее впервые появились в журнале "Аполлон" и очень быстро был отклик в газете "Новое время" - пародия Буренина...

Я спросила, какие именно стихи были тогда опубликованы.

- Смрадный "Сероглазый король" и еще что-то... Не помню уж что...

Ее раздражал успех, выпавший на долю "Сероглазого короля". Об этих стихах она говорила тоном оправдания: "Мне же было тогда двадцать лет, и это была попытка баллады". {350}

Ее очень сердило, что А. Вертинский пел эти стихи и использовал для своих песенок еще некоторые тексты ее стихов, переделывая, перекраивая их... "Это не в добрых нравах литературы!" - сурово говорила Ахматова. Эту фразу, кстати, я от нее нередко слышала и по другим поводам...

Я спросила: как относился Гумилев к ее стихам?

- Сначала плохо. Но я и писала плохо, беспомощно, дилетантски, а он этого не прощал. Но потом, вскоре после того, как мы поженились, он уехал на полгода в Абиссинию. В его отсутствие я писала. Все эти стихи: "...сжала руки...", "...и перчатку с одной руки на другую...". Вернулся. "Писала что-нибудь?" Я ответила одним словом: "Писала". А меня уже расхвалили, и была уже башня Вячеслава Иванова. "Прочти". Я прочитала. Он сказал: "Нужно книжку делать. Ты поэт". С тех пор он очень внимательно относился к тому, что я пишу. Иначе он не позвал бы меня с собой в акмеизм. Надо было знать этого человека! Для него никакой роли семейные отношения в таких вопросах не играли.

- А почему он уехал через полгода после женитьбы?