Дороги моря

– Знаешь, это аббатство, ну, монастырь, в котором ее держали. Оно маленькое такое. Неприметное. По всем параметрам, ты не будешь туда заглядывать. Не туристическое место от слова вообще. Но такой толпы я давно не видел, прямо как на Рождество в супермаркете. Все пришли увидеть «девочку, шептунью душ», никто не называл даже ее имени, она его не помнила, я узнал только из документов, позже. Они были там же, в комнате. Не знаю, сколько наши милые монахини заработали на подобном развлечении, но это напоминало паломничество, массовое безумие, понятия не имею, что еще.

Слушать его мне в очередной раз становится мерзко, представляю, как они рвут ее на клочки, как недобитую рок-звезду на концерте. И то, что сопротивляться она не может.

Насилие, насилие, насилие, насилие.

Мерзко.

– Я умею быть незаметным, ты знаешь, но им было абсолютно наплевать, по-моему, что происходит вокруг, все ждали своего часа. Или ее приемных часов. Дальше было еще веселее. Ее даже не охраняли, больше скажу, около ее комнаты коридор был пустой, какая-то мертвая зона. Мертвая во всех смыслах, кажется, пусто, холодно и знаешь.. Пространство густое такое, заполненное. И голоса. Я думал, что она шарлатанка, боялся даже, что мне не заплатят, но открываю дверь и мне навстречу ломится что-то темное, страшное. И исчезает. А она сидит на стуле, вид безумный совершенно, улыбка кривая такая, все лицо ломает.

«Я вас ждала, мне о вашем визите говорили. Женщина. Рыжая. Красивая и очень грустная. Камилла, кажется? Я вообще все это время кого-то жду. И люди приходят, но это не то.»

Камилла – это его бывшая жена. Понятно. И кого ждала моя несчастная подружка мне тоже понятно, сжимаю зубы, чтобы не зарычать. Андреасу сообщать не спешу. Пусть чувствует себя важным. Пусть вообще чувствует. Во мне все будто вырубили. Дико, мерзко, глухо, тошно. Списком ощущений озадачусь позже.

Ситуация меня бесит. Момент меня бесит. Собственное богатое воображение меня тоже бесит, визуализировать все это я не хотела. Андреас, о, малыш Андреас вообще не замечает смену моих настроений. Видимо давно ждал шанса хоть с кем-то. С кем-нибудь. Об этом поговорить.

– Вытащить ее было несложно, за исключением того, что тени будто.. Не хотели ее пускать. Она не могла идти сама, что-то вокруг выло, стонало, падало, гудело, цеплялось за нее, не хотело выпускать категорически. Она плакала, Лана, она постоянно плакала, постоянно за меня цеплялась, постоянно о чем-то просила, я не мог разобрать ни слова. Совсем плохо стало к Лондону, чем ближе был город, тем агрессивнее становилась истерика, это.. знаешь. Мы в метро ехали, а она просто забилась мне в руки и шепчет, мол, они смотрят на меня, они хотят меня сожрать. И когда она меня коснулась.. Все окно было облеплено этими штуками. Темные. Невнятные. Лица. Все смотрят на нас, а она на глазах будто уменьшалась. Потом Фиона объяснила, что в городах, особенно таких древних как Лондон, сущностей больше. Ей в ее неустойчивом положении там было находиться небезопасно.

Еще одно слово о безопасности и я сойду с ума, честное слово.

От кого мы теперь ее прячем, когда ты так лихо решил ВСЕ проблемы?

– В квартире она успокоилась, тоже постоянно цеплялась за меня, о себе ничего толком не могла рассказать, не ела, я не уверен, что спала. Я ее как-то обнял, пытался успокоить, и она снова как котенок, жалась ко мне, доверчивая была в той же мере. Это было.. всего лишь естественным. Защищать ее. Я понял, что любой опыт из тех, что могли ей приготовить добил бы ее.. А Фиона. Знаешь, Фиона чертовски сильно хотела жить, я не видел человека до нее, который с такой силой, с такой жадностью цеплялся бы за жизнь, когда я увидел ее впервые в монастыре, она.. умирала. Ей было все равно. Реально все равно. Куда ее поведут, что с ней будут делать, но в Лондоне. И после, когда я перевез ее сюда, она вцепилась в жизнь зубами и ногтями. Я очень ей горжусь.

Я чувствую, что у меня начинает ехать крыша, в списке слов на «с», которые я люблю, была смородина, но точно не было сумасшествия.

Занавесочки прыгают мне в глаза, телефон настойчиво вибрирует в кармане.

Безумие заразно. Безусловно.

Еще пять минут, и я начну видеть вещи тоже.

В ушах снова начинает немилосердно стучать, бом-бом-бом-бом-бом, Андреас не предлагает мне чая (зеленый с жасмином было бы неплохо, а? Недавно домой купила совершенно замечательный, ну и где теперь мой чай?) и не предлагает мне присесть. Приглашает только в дом и ждет не дождется, когда я уйду.

Обороняет свою территорию. Свое.

Но она не вещь, она своя собственная.

Если честно, терпеть не могу, когда мужчины думают, что они нами владеют. Точка.

Вместо гневного монолога, я снова цепляю на лицо самую сладкую из улыбок, – Зачем нужно было ее перевозить?