Дороги старушки Европы

— Напыщенный болван, если называть вещи своими именами, — кротко отозвался Тьерри. — Хотелось бы знать, россказни о его подвигах имеют под собой хоть малейшую основу? Честное слово, в день, когда сарацины наконец-то сделают из него отбивную, я отправлюсь в Тулузу и закажу в соборе благодарственный молебен. Съезжу, съезжу, нечего смеяться!

— Лучше бы ты думал не о потомках короля Анри, а о собственном отце и брате, — сердито напомнила девочка. — Допустим, Рамон может остаться в живых…

— Он выходит из игры, и, если опять вздумает устраивать светопреставление — ноги его больше не будет в моем замке, — хищно оскалился Тьерри, став похожим на горного волка с Пиренейских склонов. — Пусть отправляется в Фортэн, вместе со своей несравненной женушкой и ее одноухим братцем, там им наверняка обрадуются. Я всегда подозревал, что он бестолочь, а с годами он стал опасной бестолочью. Думаю, ты права — он не умрет, потому что ни наверху, ни внизу не нужна такая себялюбивая душонка. Кого мне по-настоящему жаль, так это Хайме. Его смерти я Рамону никогда не прощу, и рано или поздно он поплатится. Надеюсь, Хайме попадет в рай, в который так верил, и получит там все, что заслуживает. По крайней мере, он знал, что может погибнуть, и знал, во имя чего — dulce et decorum pro veritas mori[23] и все такое прочее. Мне будет его недоставать… Кто же знал, что в нашем милом семействе затесался единственный по-настоящему честный человек?

— Ты надеешься, но не веришь? — еле слышно спросила Бланка. Ее сводный брат безразлично пожал плечами:

— Какая разница? Я верю в себя, в тебя, в то, что мы в силах добиться желаемого без чьей-либо помощи — божественной или какой другой. Я знаю, что ради этого нам придется идти через кровь, но постараюсь, чтобы ее пролилось как можно меньше.

— Еще одна жертва на нашем пути — эта веселая компания, — с грустью покачала головой девочка. — А до того — монахи из часовни Святого Креста на Пустошах, вилланы из Ренн-ле-Бэйна, и все, кто в неподходящий час попался на глаза Рамону…

— Перестань, — досадливо скривился Тьерри. — Какие жертвы? Монахов мы не раз предупреждали, давали им возможность уйти, и не наша вина, что они уперлись как бараны и возжелали мученичества. Попрекать же меня делами Рамона с твоей стороны просто жестоко. Я старался, как мог, но я, увы, не всемогущ.

— Извини, — холодно сказала Бланка, ничуть не раскаиваясь в сказанном.

— Что же до наших друзей из Британии… — Тьерри сделал жест, означавший «Какое мне дело до чужих трудностей?», — их всего лишь вежливо попросят расстаться с тем, что им не принадлежит. Если они не глупы, они так и сделают, после чего могут беспрепятственно катить в свою Палестину. Насколько я понял, более важны утерянные бумаги, нежели люди, которые их везут, — он пошевелился, со стоном поднимаясь на ноги. — Пойдем, пока отец Ансельмо не решил, что мы тоже отправились прогуляться по подземельям. Вдобавок у нас полно незавершенных дел.

— В ближайшее время их станет еще больше, — Бланка забрала из ниши почти выгоревшую лампу и остановилась, склонив черноволосую голову набок и над чем-то задумавшись. — Послушай, как нам поступить с отцом Ансельмо?

— Никак, — быстро ответил Тьерри. — Он не должен ничего заподозрить, и вдобавок он нам понадобится. Вместе с папашей — до определенного срока, и Рамоном, если он еще не отдал концы, — он повернулся и сделал несколько шагов вверх по широким ступенькам лестницы, когда сестра вновь окликнула его:

— Мне кажется, в замок опять наведывался Лоррейн. Я не уверена, но прошлой ночью мне послышался его голос. Неподалеку от библиотеки.

— Он пел? — тревожно спросил Тьерри. Бланка кивнула. — Опять про Альби? — Новый кивок. — Черт, он появляется все чаще и чаще… Кажется, нам надо поторапливаться с нашими планами.

— Тьерри, — девочка догнала брата и остановила, требовательно дернув за рукав. — Тьерри, я давно хотела спросить… Кто он, я имею в виду Лоррейна? Он приходит и уходит, когда захочет, но стражники на воротах клянутся, что не впускали его. Он, кажется, не стареет и не умирает, и старики в Куизе пересказывают, как он пел на днях рождений их отцов…

— Я не знаю, mi corazon,[24] — очень ласково сказал Тьерри. — Единственное, что мне доподлинно известно: все предсказанное этим проходимцем имеет неприятнейшее свойство сбываться. Меньше всего я хотел бы, чтобы ты, или мои дети, или дети наших детей, проснувшись однажды утром, увидели вокруг себя мир его предсказаний.

— Отец Ансельмо говорит: ты лелеешь свою гордыню и не желаешь смириться с тем, чего не избежать, — задумчиво протянула Бланка. — Он прав?

— Старый лис может плести любую чушь, которая ему вздумается, при условии, что не станет вылезать из своего пергаментного логова и путаться под ногами, — огрызнулся Тьерри. — Если он считает, будто забота о своем доме и своей земле есть гордыня — прекрасно, я это как-нибудь переживу. Не желаю, чтобы история нашего рода закончилась, как в стихах мэтра Бернардо… помнишь начало?