Дороги свободы. Том 2. Отсрочка

Шарль скользил, приподнявшись на локте, мимо шале, клиник, семейных пансионов; все было пусто, сто двадцать два окна отеля «Брен» были открыты; в вестибюле шале «Мон Дезир», в саду виллы «Оазис» больные ждали, лежа в своих гробах, приподняв головы, они молча смотрели на парад колясок; целая вереница колясок катилась к вокзалу. Никто не разговаривал, слышны были только поскрипывания осей и глухой стук колес, переваливающихся с тротуара на мостовую. Жаннин шла быстро; они обогнали толстую краснолицую старуху, которую вез сморщенный плачущий старичок, они обогнали Зозо, его везла на вокзал его мать, хромая женщина, служительница общественного туалета.

— Эй! эй! — закричал Шарль.

Зозо вздрогнул, он немного приподнялся и посмотрел на Шарля светлыми пустыми глазами.

— Невезучие мы, — вздохнул он.

Шарль снова упал на спину; он чувствовал справа и слева от себя эти горизонтальные тела, десять тысяч маленьких похорон. Он снова открыл глаза и увидел кусочек неба, а потом сотни людей, высунувшихся из окон домов на Большой улице и махавших платками. Негодяи! Негодяи! Это им не 14 июля. Стая чаек, крича, закружилась у него над головой, и Жаннин высморкалась за коляской. Госпожа Верту плакала под траурным крепом, санитарка пристально смотрела на единственный венок, который раскачивался позади катафалка, но она слышала, как та плачет, она не должна была очень о нем сожалеть, больше десяти лет она его не видела, но всегда хранишь где-то внутри себя стыдливую и неутоленную нежность, смиренно ждущую похорон, первого причастия, свадьбы, чтобы наконец исторгнуть затаенные слезы; санитарка подумала о своей парализованной матери, о войне, о племяннике, который скоро будет призван, о нелегкой своей работе, и тоже начала плакать, она была довольна, маленькая дама плакала, за ними зашмыгала носом консьержка, бедный старик, так мало народа его провожает, хотя у всех грустный вид; Жаннин плакала, толкая тележку, Филипп шел, я сейчас потеряю сознание, Большой Луи шел, война, болезнь, смерть, отъезд, нищета; было воскресенье, Морис пел у окна купе, Марсель зашла в кондитерскую, чтобы купить пирожных с кремом.

— Вы не очень-то разговорчивы, — сказала Жаннин. — Я думала, вам будет нелегко расставаться со мной.

Они поехали по вокзальной улице.

— Вы считаете, что я недостаточно расстроен? — спросил Шарль. — Меня упаковывают, увозят неизвестно куда, не спрашивая моего мнения, а вы хотите, чтобы я сожалел о вас?

— У вас нет сердца.

— Пусть так, — жестко сказал Шарль. — Вас бы на мое место. Посмотрел бы я тогда на вас.

Она не ответила, внезапно он увидел над собой темный потолок.

— Приехали, — сказала Жаннин.

Кого позвать на помощь? Кого нужно умолять, чтобы меня не увозили, я сделаю все, чего захотят, но пусть меня оставят здесь, она будет за мной ухаживать, она будет меня прогуливать, она поласкает мою штучку…

— Эх! — сказал он. — Я, наверное, сдохну во время этого путешествия.

— Вы с ума сошли! — встревоженно воскликнула Жаннин. — Вы совсем сошли с ума, как вы можете так говорить?

Она обошла вокруг коляски и склонилась над ним, он почувствовал ее горячее дыхание.

— Бросьте, будет вам! — сказал он, смеясь ей в лицо. — Не надо сцен. Уж вы-то не будете печалиться, если я умру! Разве что красивая брюнетка, медсестра доктора Роберталя.

Жаннин резко выпрямилась.

— Она дура и уродина, — сказала она. — Вы себе представить не можете, сколько неприятностей она доставила Люсьенне. Вы бы с ней ох как намучились, — прибавила она сквозь зубы. — И с ней не пококетничаешь, она не такая глупая, как я.

Шарль привстал и с беспокойством осмотрелся. Более двухсот колясок выстроились в ряд в вокзальном зале. Носильщики толкали их одну за другой на перрон.

— Я не хочу уезжать, — прошептал он сквозь зубы. Жаннин вдруг растерянно посмотрела на него.

— Прощайте, — сказала она ему, — прощайте, милая моя куколка.

Он хотел ей ответить, но туг коляска тронулась. Дрожь пробежала у него от ног до затылка; он отбросил назад голову и вдруг увидел красное лицо, склонившееся над ним.

— Пишите! — крикнула Жаннин. — Пишите!

Но он был уже на перроне, в гомоне свистков и прощальных криков.

— Это… это что, наш поезд? — с тревогой спросил он.

— Он самый. А чего вы ожидали? Восточный экспресс? — с иронией спросил служащий.

— Но это же товарные вагоны! Служащий сплюнул себе под ноги.

— В пассажирском вы не поместились бы, — объяснил он. — Нужно было бы убрать сиденья, думаете это так просто?

Носильщики брали фиксаторы за два конца, отделяли от тележек и несли их к вагонам. Их ждали служащие в фуражках, они нагибались, хватали фиксаторы как могли и уносили их в темноту. Красавец Самуэль, ловелас Берка, у которого было восемнадцать костюмов, проплыл совсем рядом с Шарлем в руках двух носильщиков и вверх ногами исчез в вагоне.

— Но ведь есть же санитарные поезда! — негодовал Шарль.

— Не спорю. Но кто же пошлет накануне войны санитарные поезда, чтобы подбирать инвалидов?

Шарль хотел ответить, но его фиксатор вдруг качнулся, и он был вознесен в воздух головой вниз.

— Несите меня прямо! — крикнул он. — Несите меня прямо!