Дороги, ведущие в Эдем

Ветер поднялся, и ничто не в силах удержать нас, мы мчимся на луг позади дома, туда, куда Куини уносится, чтобы схоронить свою кость (и туда, где будущей зимой схоронят и саму Куини). Там, окунувшись по пояс в тучные травы, мы разматываем катушки и запускаем змеев, чувствуя, как они подергивают леску, словно небесные рыбы, плещущиеся в потоке ветра. Довольные, согретые солнцем, мы плюхаемся на траву и чистим мандарины, созерцая кульбиты наших воздушных змеев. Вскоре я забываю и о носках, и о свитере с чужого плеча. Я так счастлив, будто гран-при в пятьдесят тысяч долларов в конкурсе на лучшее название для кофе у нас уже в кармане.

— Боже, какая же я дурочка! — вскрикивает моя подруга, вскинувшись внезапно, словно хозяйка, слишком поздно вспомнившая о пирожках в духовке. — Знаешь, что я всегда думала? — спрашивает она таким тоном, будто ей только что было откровение, и улыбка ее скользит куда-то мимо меня. — Я ведь всегда думала, что прежде, чем увидишь Господа, телу полагается поболеть и умереть. И я представляла себе, что, когда он явится, будет такое сияние — прекрасное, как солнечный свет, лучащийся сквозь цветные стеклышки баптистской церкви, такое сияние, что ты даже не заметишь, когда наступит мгла. И меня очень утешала мысль об этом сиянии, разгоняющем все страхи. Но теперь я готова поспорить, что все не так. Я готова спорить, что в самом конце тело осознает: Господь уже являлся ему. Во всем этом. — Рука ее описала круг, словно сгребая в охапку и облака, и воздушных змеев, и траву, и Куини, закапывающую косточку в землю. — Просто Он являлся во всем, что всегда было у нас перед глазами. Что до меня, то я могу оставить этот мир, унося с собой увиденное сегодня.

Это наше последнее Рождество вместе.

Жизнь разлучает нас. Те, Кому Виднее, решают, что мое место в военной школе. А затем следует печальная череда побудок и отбоев по сигналу трубы в застенках казарм и в мрачных летних лагерях. Есть у меня и другой дом. Но он не в счет. Мой дом там, где живет моя подруга, а там мне больше бывать не довелось.

А она остается там, хлопочет на кухне. Одна с Куини. Потом совсем одна. («Милый Бадди, — с трудом разбираю я ее каракули, — вчера лошадь Джима Мейси лягнула Куини насмерть. Слава богу, она почти ничего не почувствовала. Я завернула ее в тонкую льняную простынку и отвезла на тележке на луг Симпсонов — там она теперь рядом со всеми своими косточками…») Несколько ноябрей она еще продолжает печь кексы в одиночку, не так много, но порядочно, и конечно, она присылает мне «самый лучший из всей партии». И еще в каждое письмецо она вкладывает монету в десять центов, завернутую в туалетную бумагу. «Сходи в кино и напиши мне, о чем был фильм». Однако мало-помалу она начинает путать меня в письмах с другим своим другом — с тем Бадди, который умер еще в восьмидесятых. И она все чаще, а не только по тринадцатым числам, остается в постели: приходит ноябрьское утро, почти совсем зимнее, безлиственное, бесптичье утро, когда она уже не может встрепенуться и воскликнуть: «Ух ты! Погодка-то как раз для кексов с изюмом!»

И когда это случается, я сразу чувствую. Соответствующее извещение лишь подтверждает новость, которая уже получена мной по тайным каналам, незаменимая часть меня самого срывается с лески и взмывает на волю, словно воздушный змей. Вот потому-то, идя через школьный двор тем декабрьским утром, я все вглядываюсь в небо. Словно вот-вот увижу, как две души — два упущенных бумажных змея — торопятся в небеса.

Перевод Е. Калявиной

Средь дорожек, ведущих в Эдем

(1960)

Однажды мартовским субботним днем, когда приятный ветерок надувал паруса облаков, мистер Айвор Белли купил у бруклинской цветочницы охапку чудесных нарциссов и отправился сперва на метро, а потом пешком на огромное кладбище в Куинсе, куда не казал глаз с того самого дня минувшей осенью, как похоронил там свою жену. Вовсе не чувствительность стала причиной его возвращения на могилу супруги, ибо миссис Белли, прожившая с мистером Белли в браке двадцать семь лет, на протяжении каковых они произвели на свет двух ныне взрослых и замужних дочерей, была женщиной богатых природных качеств, по большей части невыносимых, так что он не горел желанием возобновить малоутешительное общение с нею, даже на уровне духовном. Вовсе нет. Просто суровая зима наконец-то отступила, и он ощутил надобность размяться, подышать воздухом, совершить духоподъемную прогулку — погода ведь стояла восхитительная, и пахло весной. Ну и, конечно, в качестве дополнительного дивиденда приятно будет сообщить дочерям о посещении могилы их матери, особенно если это слегка успокоит старшенькую, а то она, похоже, возмущена тем, с каким удовольствием мистер Белли вкушал холостяцкую жизнь.