Дороги, ведущие в Эдем

Завтрак был нашей главной трапезой, полноценный обед — воскресным исключением, а скудное меню ужина обычно состояло из остатков завтрака. Завтраки подавались ровно в пять тридцать утра, и обычно это был праздник желудка. По сей день я с ностальгическим голодом вспоминаю те утренние пиршества: ветчина и жареная курица, свиные отбивные, жареный сом, жаркое из белки (в сезон), яичница, мамалыга с соусом, спаржевая фасоль, капуста в подливке и ржаной хлеб, чтобы вымакивать им подливку, печенье, круглый торт, оладьи с патокой, сотовым медом, домашним джемом и желе, парное молоко, кефир, кофе с цикорием, горячий как преисподняя.

Повариха в сопровождении помощников — Куини и меня, вставала каждое утро в четыре, чтобы растопить печь, накрыть на стол и все приготовить. Подъем в четыре не был так тяжел, как это звучит, мы привыкли, да и все равно мы укладывались в постели, как только солнце закатывалось, а птицы устраивались в ветвях на ночлег. К тому же моя подруга не была такой уж слабенькой, как могло показаться. Хоть и была она бледной, как дитя с поникшими плечиками, но руки у нее были сильными, а ноги — выносливыми. Она умела двигаться бодро, с хорошо рассчитанной скоростью, стоптанные теннисные туфли, носимые бессменно, поскрипывали по натертому полу кухни, а ее примечательное лицо с тонкими и резкими чертами и красивейшие молодые глаза свидетельствовали о силе духа, намекая, что это не просто внешнее человеческое здоровье, но нечто гораздо большее — внутреннее сияние.

Как бы то ни было, в зависимости от сезона и количества работников на фермах дядюшки Б., иногда во время утренних пиров за столом сидело до пятнадцати человек — работникам еда предоставлялась раз в день в счет зарплаты. Время от времени на подмогу приходила негритянка — помыть посуду, застелить постели, убрать в доме, постирать. Она была ленива и ненадежна, но сто лет уже дружила с мисс Сук, а посему той и в голову не приходило найти ей замену и она делала всю работу сама. Моя подруга рубила дрова, ухаживала за всем огромным зверинцем, состоящим из кур, индюшек и свиней, скребла, выколачивала пыль, чинила нашу одежду, и, ко всему, когда я возвращался из школы, она всегда с радостью спешила составить мне компанию — играла со мной в «миссионерский покер» или утягивала в лес по грибы, или устраивала подушечный бой, или, когда мы сидели в слабеющем предвечернем свете, помогала мне с уроками.

Она любила разглядывать мои учебники, особенно географический атлас.

— Ох, Бадди, — приговаривала она, потому что она звала меня Бадди, — ты только вдумайся — озеро Титикака. И ведь где-то оно существует на самом деле!

Мое образование было и ее образованием. Из-за болезней в детстве она почти не ходила в школу, ее почерк представлял собой гряду зубчатых вулканов, правописание у нее было весьма индивидуальное и фонетически зависимое. Я уже мог писать и читать более гладко и уверенно, чем она (хотя она ухитрялась «изучать» по главе из Библии каждый день и никогда не пропускала комиксы про «Сиротку Энни» или «Детей Катценджаммер» в газете). Она взъерошенно гордилась «нашим» табелем:

— Боже, Бадди! Пять пятерок. Даже арифметика. Я и не надеялась, что мы получим пятерку по арифметике!

Для нее оставалось загадкой, почему я ненавидел школу, почему иногда по утрам я плакал и умолял дядюшку Б., решающий голос в семье, позволить мне остаться дома.

Конечно, я ненавидел не школу, ненавидел я Одда Хендерсона. Эти его изощренные издевательства! К примеру, он подкарауливал меня в тени черного дуба на краю школьного двора с бумажным пакетом, набитым колючим репейником, который он собирал по пути в школу. Убежать от него было невозможно, ибо был он скор, как свернувшаяся в пружину гадюка, и, как гремучая змея, он бросался, повергая меня на землю, и, сияя узкими глазами, втирал репейники мне в голову. Обычно нас кольцом окружали дети, чтобы похихикать или притвориться, что хихикают. На самом деле им было не смешно, но они боялись Одда и хотели угодить ему. Позже, прячась в мужском туалете, я целую вечность выдирал из волос колючки, и это всегда означало, что я опоздаю на первый урок.

Мисс Армстронг, учившая нас во втором классе, сочувствовала мне, догадываясь, что произошло, но однажды, раздраженная моими постоянными опозданиями, она в ярости накинулась на меня перед всем классом.

— Маленький мистер вообразил, что он большая шишка! Не слишком ли вы о себе возомнили? Вразвалочку входить в класс через двадцать минут после звонка. Через полчаса!

Тогда я потерял голову и завопил:

— На него орите, это все он виноват. Сукин сын!

Я знал много ругательств, но даже сам испугался, когда эхо вернуло мне ругательство в гробовом молчании класса, и увидел, как мисс Армстронг идет ко мне, сжимая увесистую линейку. Она сказала:

— Протяните-ка руки, сэр. Ладонями вверх.

Потом Одд Хендерсон с ядовитой улыбочкой наблюдал, как она лупила меня по рукам обитой медью линейкой, пока комната не поплыла у меня перед глазами.