Дороги веков

— А они теперь без разговоров, раз-раз и готовы, — начинает Роман, но его перебивает Прасковья Васильевна, вошедшая в комнату с шипящей сковородкой золотистой, умопомрачительно пахнущей плотвы:

— С Кубринска паренёк один, на мотовозе работает. И такой, я скажу, хороший паренёк, такой славный… ровесник ей. И не пьёт! Вот ждём, сегодня али завтра приехать обещались…

— Тебе только и хорошо, что не пьёт, — недовольно замечает Роман. — Такой же, как они все, не хозяин!

— Что ж, скоро прибавления ждать?

— Это их дело, а мы и так уже в дедах ходим. Вот у Константина… — начинает рассказывать Прасковья Васильевна о внучке, но Роман, отмахнувшись, перебивает её:

— А ещё, Ленидыч, что-то я болеть начал. И ноги ломит, и сердце прихватывать стало…

— Пил бы меньше, вот и здоров бы был! — не утерпевает вставить Прасковья Васильевна.

— А тебя, мать, не спрашивают, сколько мне пить! — уже всерьёз рявкает Роман, но, спохватившись, сбавляет тон: — Огурчиков лучше бы принесла гостям, чем без дела пустые слова говорить!

— И то правда! — спохватывается Прасковья Васильевна. — Закрутилась совсем, забыла… Вот сам бы и принёс!

К Роману я приезжаю уже третий год. Он выстроил этот дом, новый, рядом со старым, который теперь отдал Павлу, младшему сыну. Дом на берегу Вёксы, рядом с Польцом, откуда доносятся постоянные гудки паровозов и мотовозов.

От былой тишины, от безлюдья не осталось теперь и следа. У Ведомши, в самом непроходимом и глухом лесном углу вырос посёлок Кубринск. Новая узкоколейка соединила все посёлки с железной дорогой, и теперь через Польцо на Беклемишево идёт эшелонами торф. Разрабатываются «кладовые солнца». На левом берегу Вёксы, на Польце, построили узловую станцию. Проложены маневровые пути, на месте маленькой будочки выросла двухэтажная диспетчерская, мастерские… Спасти стоянку не удалось — только чуть отнесли от реки строения. Поэтому и начинает работу наша экспедиция: на средства торфопредприятия нам предстоит исследовать оставшуюся часть древнего поселения, на которую скоро лягут неровные клавиши лёгких шпал и пройдёт водопровод от реки.

Не всю эту часть — разве что одну десятую…

— А как лодка, Роман Иваныч, на плаву?

— Сегодня доделаю. Всё руки не доходили! Вот крыльцо настелил, теперь огород… Я её, как письмо твоё получил, на берег вытащил, чтобы просушить да просмолить, а тут, как на грех, дожди пошли. Сегодня закончу. И вар и кочергу достал… Вот пойдёте на рыбалку сейчас, а я и примусь. Ну, чтобы все здоровы были, а ты своих черепочков накопал!

5

Все майские праздники пропадаем на реке. Идёт плотва.

Вместе с последними льдинами, которые изредка шуршат на воде, толкаясь и крошась о берега, в узкое горло Вёксы валом валит плотва.

Она идёт из Плещеева озера к своим древним нерестилищам, беспокойная, страстная, а на Вёксе, встав плечом к плечу на топких, полузалитых паводком берегах, ждут её сотни удильщиков. Со свистом прочерчивают воздух лески, и поплавки — белые, красные, пробковые, длинные перьевые, пенопластовые и пластмассовые — то глухо, то звонко чмокают серую холодную воду.

Поплавок выныривает, покачивается, устанавливаясь на воде, но вдруг мягко и решительно уходит вниз. Подсечка — и вот уже из глубины извлекается изумлённая холодная плотва. Несколько секунд она висит на крючке неподвижно, потом начинает отчаянно биться, дёргается; рыболов откидывает её подальше на берег, в траву, ловит и падает на колени в воду, чтобы не упустить это сверкающее на солнце чудо.

Кто-то провалился по пояс в воду, кто-то перепутал удочки, у кого-то кончился мотыль. Возгласы восторга, шутки, брань… Весеннее священнодействие!

Мы заняли наше обычное место, на повороте.

Струя, разбиваясь о берег, расходится здесь двумя потоками — в заводь, где промыта глубокая яма, и дальше, вниз по реке. Вадим стоит по колено в воде, нащупав в иле затонувший пень. Садок подвязан к его поясу, он методично забрасывает мотыля то в одну, то в другую сторону. Саша — слева от него, ближе к заводи. Он балансирует на проседающих кочках, старается не зачерпнуть воды сапогами, искоса поглядывает на нас. Клюёт у него явно хуже, но килограммов восемь уже есть.

Я закидываю в самый водоворот, доверяясь струе основного течения.

Заброс, поклёвка, рыба, насадка, снова заброс…

Идёт ледянка — плотва, приходящая со льдом. Крупная, с ладонь, холодящая разгорячённые руки, она тяжела от распирающей её икры, и бьётся, и ворочается в сетке садка. Она подходит стаей, когда только успеваешь вытаскивать и насаживать, потом небольшой перерыв — и уже новая стая. Иногда встречаются тёрочники, молочники — самцы с жёсткой, как мелкая тёрка, чешуёй и вспухшими синеватыми бугорками на массивной голове. Они беспокойны и начинают упираться, когда ещё тащишь их из воды.

Откуда-то сверху, со стороны озера, нарастает и перекатывается вниз по реке, от рыбака к рыбаку, ликующий крик:

— Язь!.. Язь пошёл!..