— Поосторожнее, — захрипел Фёдор, но не сделал попытки отодвинуться.
Эля покраснела, отпрянула и засуетилась над гриппом.
— Кто ж такую возьмёт, — с грустью протянула Виолетта Степановна, разглядывая, как внучка сюсюкается с болезнетворной зверюгой.
— Я рискну, — вздохнул Фёдор и приобнял Элю с гриппом.
— Решили всё за меня, — фыркнула доктор. — А у меня уже есть семья.
Свирестелочкин вздохнул, но руки не убрал.
— Ладно уж, — смилостивилась Эля и улыбнулась учёному, — потеснимся. Правда, бабуль?
— Не зря я всё-таки съездила к Зоеньке, — Виолетта Степановна смотрела на детей с умилением. — Может ещё и внучка у неё попросить?
— Виолетта Степановна! Бабуль! — одновременно закричали Эля и Федя.
— Ладно, ладно, шучу, — отмахнулась недавняя больная. И прошептала в подушку: — Попозже.
Елена Радковская
Небо цвета океана
Русельф с силой выдохнул воздух, непроизвольно напрягся и заставил себя вдвинуться в глухое серое пространство коридора. В зловещем шорохе закрывающейся за спиной двери Русельфу почудился намёк на сочувствие, как будто тяжёлая каменная плита могла передавать эмоции оставшихся по ту сторону: тревогу, смущение, облегчение.
Впрочем, облегчение от того, что сейчас не их очередь — ненадолго. Через пять тысяч вдохов Русельфа сменят, и уже он станет наваливаться на дверь, запирая ее снаружи.
Пять тысяч вдохов. Их надо пережить и не сойти с ума. Не рехнуться — как те восемь несчастных, что сидят сейчас в одиночных камерах, расположенных вдоль мрачного коридора. Пятерых привезли сегодня, значит, ещё поживут, а вот трое здесь уже несколько суток, и их агония наверняка придётся на дежурство Русельфа. Освободившиеся места, скорее всего, сразу будут заняты новыми преступниками — камеры редко пустуют, особенно по весне.
Русельф угрюмо вздохнул и двинулся вперед. Пять вдохов — до конца коридора, ещё пять — обратно. Конечно, можно перемещаться и медленнее — или, наоборот, быстрее — здесь никто контролёра не ограничивает. Главное — быть внимательным и не допускать, чтобы осуждённые связывались с сознаниями соседей-заключённых, ну и, конечно, уберечь от преступных поползновений собственное.
Толстая кладка стен и перекрытий давила почти физически, отсекая заключённых — а заодно и тюремщиков — от внешнего мира. Никакие отголоски мыслей, сосредоточенные в Сфере разума расы, не пробивались сюда, в подземелье. Даже Русельфу, несмотря на мощный усилитель, чьи ленты перепоясали всё тело, было тяжело в этом каменном мешке. А уж отщепенцам в одиночках, утерявшим связь со Сферой, должно быть, вовсе невыносимо. Ведь для каждого дузла Сфера — это не просто общение с остальными представителями расы, это смысл, цель и поддержка, залог разумности жизни, а зачастую — и просто жизни.
Каждый дузл даже не понимал, не заучивал, а ощущал всем существом, что он — часть Сферы, органичная, необходимая, хоть и действующая автономно. Из нитей мыслей каждого дузла сплеталась общая ткань мышления расы — Сфера — средоточие желаний, целей, воплощений, надежд, радости. Средоточие жизни.
Сила, разум, сама жизнь — в единстве, отрыв — смерть.
Смерть не физическая, духовная, но, возможно, это ещё страшней. Дузлы не казнят своих преступников в прямом смысле слова, они просто лишают их связи со Сферой. Лишают доступа к общему разуму, а это равносильно безумию.
Ведь разве может разум развиваться в одиночестве? Разум — коллективное творение. Поэтому одиночное заключение для дузлов — самое страшное наказание.
Русельф нажал клавишу на стене, и под светом проявителя обозначились тянущиеся от дверей камер нити мыслей заключенных. Нити пятерых новичков, видимые как неровные световые дорожки или всполохи молний, метались быстро и нервно, обшаривая близлежащее пространство в поисках себе подобных. Впрочем, Русельф намётанным глазом контролёра видел, что скорость этих бесплодных метаний замедляется с каждым вдохом.
Ещё один вдох, следующая дверь. Несмотря на специально спроектированные большие расстояния между камерами, новички от страха и отчаяния иногда выбрасывали поразительно длинные и сильные мысле-нити. Каждый проход контролёра с закреплённым на боку смарт-щитом отсекал, отбрасывал те, что продвинулись слишком далеко.
Русельф знал, что некоторые контролёры позволяют соединиться соседним нитям и даже подпускают их к собственному усилителю связи со Сферой, но сам никогда не опускался до такого издевательства. Временная подпитка только длила агонию осужденных и, в итоге, усиливала их мучения.