Дорогие Американские Авиалинии

«Нет, это мне», — сказал я, перечитав текст. Озадаченная Анета спросила — плохие новости? «Нет, — ответил я. — Кажется, наоборот, хорошие». В тот день я уже не мог работать, да и вообще заниматься чем-нибудь, даже обедом, который я обычно сам готовлю для нас с матерью. (Я прикупил в «Гристеде» мороженых стейков, на которые мать отказывалась и взглянуть, пока я не выложил ее порцию из пластмассового лотка с перегородками на тарелку. Но и тогда она лишь слегка поковыряла грибы.) Настроение у меня летало, как на качелях: то я чувствовал жгучую боль, словно раскрылась рана или содрали струп, под которым обнажилось живое мясо, то оживал и загорался надеждой, будто отыскав первую, едва видимую, зарубку на тропе, что вернет меня к моей жизни. Но в основном мне было страшно. Десятилетиями я держал радости и горести той прошлой жизни под надежным замком: сначала пил, разбавлял смиренную жалость к себе льдом и водкой, потом день за днем заставлял себя непить. Не хочу жеманиться, будто из-за этого я не мог функционировать, — я постоянно писал и публиковался, работал в разных местах, поддерживал отношения с редеющим кругом друзей и даже умудрился утоптать в эти годы женитьбу, такую смехотворно короткую и бестолковую, что не стоило бы и вспоминать. Но то, что вышло у меня со Стеллами, отрезало от меня кусок — если позволите еще одну натужную метафору. И вот, спасибо конверту с тиснением, мой отсеченный член вернулся ко мне: скрученные обрывки жил, красная сочащаяся мякоть, все еще слегка пульсирующие артерии.

После трех дней мандража я позвонил младшей Стелле: в приглашении был телефон для подтверждения, который я поискал в Интернете, чтобы проверить, не принадлежит ли он Стелле большой. Я не знал даже, с чего начать разговор. «Это твой отец»? Такое казалось самозванством и еще большим жульничеством, чем считаться художником в глазах Анеты. (Бывший отец, бывший поэт, бывший пьяница. Все, что я есть, начинается с «бывший».) Так что, вызвонив ее после нескольких безуспешных попыток отправить голосовую почту, я сказал: «Это Бенни». «Какой Бенни?» — спросила она, и я внутренне передернулся. Значит, это все-таки оно— злая проделка другой Стеллы. «Бенни… Форд», — сказал я, и тогда голос в трубке ответил: «О господи. Подожди, позову Стел», и я услышал шепот «По-моему, твой папа» и долгое молчание. Тут я с горечью осознал, что не имею представления, какой голос может быть у моей дочери. Я слышал лишь, как она ревела и гулила, когда была маленьким розовым существом, которое я звал Крупичкой. Я жил словами, ел и пил слова, грезил ими и сотворял их и до сих пор вдыхаю и выдыхаю слова, преображая их в переводах, как организм превращает кислород в углекислый газ, — и, прежде чем слова возникли в жизни моей дочери, я исчез. Не дав ей того, что мог бы.

— Бенни, — сказала Стелла. Выговор был мелодичный, солнечный, плавный, типично калифорнийский. — Ого.

Не зная, что говорить, я пробормотал:

— Представляешь, не знаю, что и сказать.

— Ты получил приглашение.

— Так любезно.

— Мы с мамусей спорили, спорили насчет тебя, — сказала Стелла. — Я победила.

Мне пришлось сделать мыслительный рывок, чтобы связать «мамусю» с большой Стеллой, ведь мой мозг еще не был укомплектован этим тождеством. Мама. Слово кувыркалось и пересыпалось у меня в голове: с ума сой…

— Ну, какпоживаешь, Бенни? — спросила она.

— А как ты? — спросил я в ответ.

— Нормально, здорово.

Мы немножко потрепались в таком духе.

— Слушай, — сказала она, — как-то диковато такое спрашивать — то есть, прости, ну правда дикий вопрос, — а бабушка жива? Я слыхала, у нее был удар или что-то такое.

Бабушка = мисс Вилла, еще один мысленный прыжок через острые скалы. Мама = Стелла. У всех есть готовые роли, кроме меня. Бенни Форд сыграет самого себя.

— Жива, да, — сказал я. — Вообще-то она в соседней комнате, смотрит «Железного повара». [45]Удар ее немного подуспокоил. Не знаю, много ли тебе о ней известно. Тут, в общем, свои инь и ян.

Смущенный хриплый смешок.

— Не знаю, что на это сказать.

— Просто скажем, что с ней было не так-то просто. Но послушай, — сказал я, почуяв в ее смехе волну, на которой мог бы немного проехаться, — я хочу прилететь на твою свадьбу.

— Серьезно? Здорово.

Радость прозвучала искренне.

— И мне не терпится взглянуть на молодого человека.

Это, конечно, был кретинизм в двух неравновесных отношениях. Во-первых, «молодой человек»?Что это — жалкая пародия на Роберта Янга? [46]Я поморщился, когда это слово сорвалось с моих губ. И во-вторых:

— Ой, Бенни. Сил — женщина. Я лесбиянка. Прости, ты же не мог знать…

— Нет, нет, это… клево.