Дорогие Американские Авиалинии

— …Алкоголь, плюс наркотики, плюс еще куча всего, страшно вспоминать, и прости, конечно, но твой звонок захватил меня в самой середине всего этого. Мы только что второй разположили Фила в клинику в округе Орандж, Джонатан продал всю свою коллекцию, чтобы в доме не осталось спиртного, и не обижайся, Бенни, но в тот момент ты был последним человеком, о котором мне хотелось вспомнить. Я прямо так и подумала: отлично, глядишь, и Фил мне лет через тридцать позвонит и скажет, мол, прости, мам, у меня тут были трудности. В общем, извини. Но что с вами со всеми происходит, парни?

— Как он?

— Фил? Нормально, отлично все у него. Вернулся в школу, почти приличный средний балл, подружка такая милая.

— Это славно, — сказал я. — Славно.

— Ты-то как?

— Неприличный средний балл. И никаких подружек, что удивительно, если посмотреть на меня.

— Смешно, — сказала она. — Правда, смешно. Прости меня, Бенни. Я во многом виновата. Я начала тебе писать письмо, когда с Филом все немножко улеглось, но… не знаю, в общем, понимаешь, я не хотела связываться.У нас тогда все вышло так ужасно, и я себя с трудом узнаю, когда вспоминаю, так что я… смела все в кучу, заперла на замок и выбросила ключ. И кстати, один аналитик сказал мне, что это правильный курс, но другой сказал — дичайшая ошибка. Ну, как знать? Оба выставили счет, вот это я знаю. Мы с тобой были неразумные дети. Мы наломали дров, но ведь выплыли. И во всем этом опереточном дерьме мы родили чудесную девочку. Если тебя от нее не закачает, значит…

— Ты же знаешь, я бы жизнь отдал, чтобы все вернуть, — сказал я.

— Допустим, но это невозможно, — сказала она. — Господи, Бенни, это так в твоем духе. Предлагать невозможное. Зацикливаться на каких-то чертовых идеалах. Меня от этого корежило. Никогда не понимала, почему тебе малопросто жить. Знаешь, несколько лет назад — это было вскоре после 11 сентября, и, наверное, я думала о тебе, ты ведь в Нью-Йорке, — в общем, мне попалась научная статья, не то в «Таймс», не то в «Ньюсуик». Статья про бабочек. Нет, послушай. Один биолог поставил опыт и узнал, что если посадить самца бабочки в клетку с живой самкой и фотографией самки, то самец почти всегда сначала летит к фотографии. И вот, помню, я прочитала это и подумала: господи, да это про Бенни. Вечно тянется к этому… застывшему идеалу, не к живой реальности. Вечно гонится за глупыми иллюзиями.

— А мне кажется, — сказал я, — это биологическое оправдание порноиндустрии.

— Господи, я-то, дура, думала, ты меня послушаешь серьезно. Бенни, ты не меняешься. В общем, давай приезжай и познакомься с дочерью, понял? Слишком долго в ее жизни ты был зияющей прорехой. Не жди слишком многого, но и не устраняйся. Хватит с нее.

Я глубоко вдохнул, заряжая легкие застойным аэропортовским кислородом. На мой рейс началась посадка. Пассажиры первого класса и члены адмиральского клуба [98]уже исчезли в рукаве, никто из них не выглядел таким уж лощеным, и уж точно на адмиралов они похожи не были. Служитель у выхода объявил, что посадка пройдет согласно «номеру группы», напечатанному на посадочном талоне. Где у меня был посадочной талон? Убиться, неужели потерял? Похлопав себя по карману рубашки, я обнаружил талон там. За окном терминала авиалайнер рулил по бетонке, словно огромный неуклюжий зверь, какое-нибудь доисторическое плотоядное.

— Бенни? — сказала Стелла.

Я смотрел, как пассажиры подают билеты контролеру. Застывшая улыбка на его лице казалась неестественной, натужной. Я снова набрал воздуху. Гори оно огнем, мне захотелось закурить. И выпить. И начать все сначала. С отмытой добела душой. И чтобы мир со следами моих шагов стал лучше, не хуже.

— Я вижу, что хватит, — сказал я. — То есть, кажется, вижу. И с тебя тоже хватит. Я просто никогда не понимал, что такое хватит. И когда сказать, когда всё. Иисусе.

Что теперь?

— Не думаю, что слова «я жалею»передадут хотя бы самую малость. Это такое блядски обтекаемое слово. И как может одно куцее словцо охватить всю ту херню, что я натворил, а еще и все те вещи, которые я несделал? Ведь это от несделанного не спишь ночами. Сделанное — оно в прошлом. Сделано. А упущенное никуда не уходит. Как должно вот это «жаль» вместить все это?

— Бенни, жизнь — не лингвистика, — сказала Стелла.

— Ой ли? По-польски говорят przykro mi,что не переводится на английский, во всяком случае, без потери культурных смыслов, но это что-то между «я жалею» и «я страдаю».

— Скажи еще раз.

— Что?

— Ну, это польское слово, как там?

— Przykro mi.

На последнем слоге мой голос дрогнул, и мне пришлось схватить себя за лицо, чтобы обуздать внезапный вихрь в голове. Мной овладела какая-то слабость, и я привалился к прозрачной стенке кабинки.

— Przykro mi, — повторил я.

— Przykro mi. Господи, ты не знаешь.

Я услыхал Стеллин вздох.

— Ты же мне в душу нагадил, мать твою, — сказала она.

— Я и себе нагадил тоже, — сказал я.

— Ладно, глупости это все, — сказала Стелла, и, пока мы вместе смеялись, у меня на глаза набежали слезы — ни счастливые, ни горькие, а просто мокрые.