Дорогие гости

После обеденного перерыва, когда слово взял судья и Фрэнсис поняла, что он собирается вновь перечислить все до единого сухие факты, связанные с преступлением и полицейским следствием, и все до единого доказательства, представленные суду, на нее вдруг навалилась страшная усталость – не просто накопленная усталость последних нескольких дней, а бесконечное изнеможение, подобное тяжелому, невероятно тяжелому одеялу, неожиданно накинутому ей на плечи. Фрэнсис изо всех сил старалась слушать, но судья говорил гнусавым, надтреснутым голосом, довольно раздраженным, и она с изумлением поняла, сколь проще ей думать о каких-то посторонних вещах. Судья напомнил присяжным, что подсудимый, по собственному его признанию, человек вспыльчивый и ни разу не отрицал крайней своей неприязни к жертве… Тут Фрэнсис поймала себя на том, что пялится на мужчину, сидящего прямо перед ней: голова у него была повернута так, что она смотрела ему прямо в ухо и видела волоски внутри с налипшими на них комочками ушной серы. Она моргнула и перевела внимание на судью. Теперь он говорил о следах крови, обнаруженных на дубинке. Мистер Палмер, полицейский врач с огромным опытом работы, высказал мнение, что это человеческая кровь. Другой врач, с меньшим опытом, но все же вполне заслуживающий доверия присяжных, утверждает противное…

Здесь Фрэнсис снова отвлеклась: начала озираться вокруг, разглядывая людей в зале. Полицейский в штатском явно скучает, смотрит перед собой пустым взглядом, трогая пальцем то ли прыщ, то ли порез от бритья на подбородке. Мистер Трессилиан и мистер Айвс оба делают какие-то записи. Инспектор Кемп и сержант Хит тихо переговариваются; инспектор снял очки и протирает их; глаза у него сейчас, когда без стекляшек, кажутся голыми и беззащитными, как извлеченные из раковины моллюски. Лицо у Спенсера слегка опухшее, будто после бессонной ночи.

Фрэнсис вспомнились маленькие виселицы, начерченные мелом на доске: ну вот, человечек в петле уже почти дорисован. Она услышала мерное тиканье больших настенных часов, равнодушно отъедающих будущее, секунда за секундой. Если бы только Лилиана повернулась к ней… если бы хоть разок взглянула, как прежде… тогда бы полегчало, очень полегчало, и все стало бы гораздо проще.

Но Лилиана сидела совершенно неподвижно – в этом своем «хитиновом» пальто, с этой своей ужасной вуалью на лице – и смотрела в одну точку перед собой.

Наконец гнусавый голос умолк, а после долгой паузы зазвучал снова, уже с иной интонацией.

– Господа присяжные, вам были представлены все обстоятельства дела, – веско произнес судья. – Cейчас я попрошу вас удалиться для совещания. Имеются ли у вас какие-либо вопросы или возражения?

У Фрэнсис екнуло сердце. Ну вот, дело подошло к развязке! Все глаза устремились на присяжных, но нет, никаких вопросов у них не имелось. Они встали и вереницей покинули зал, ни разу даже мельком не взглянув на парня или на его мать и дядю.

Теперь оставалось только ждать, а ждать было негде, кроме как в самом судебном зале или в громадном холле, напоминающем неф кафедрального собора. После многочасового заседания в зале стояла страшная духота. Трое Барберов сразу вышли, и после минутной нерешительности Фрэнсис с Лилианой последовали за ними в холл и остановились, снова дивясь изобилию мрамора и фресок. Почему было не сделать интерьер поскромнее и поспокойнее, подумала Фрэнсис. С простыми белыми стенами, как в монастыре? От буйства красок у нее немного закружилась голова. Глядя на блестящий мраморный пол, она живо представила, как падает на него со звонким шлепком. Отец Леонарда, дядя Тэд и Дуглас расположились на одной из мягких скамеек. Соседняя скамейка пустовала, и Фрэнсис с Лилианой молча сели на нее. Вскоре из дверей зала появились мать и дядя Спенсера. Пряча глаза от Барберов, они разместились неподалеку. Дуглас пристально уставился на них, но обратился к отцу нарочито громким голосом:

– Все в порядке, папа. Долго ждать не придется. Присяжным и обсуждать-то нечего, верно?

Однако его уверенность оказалась обманутой. Прошло тридцать минут, сорок, пятьдесят, час… Лилиана хранила молчание, погруженная в свои мысли. Мягкая обивка скамейки, казалось, постепенно теряла упругость. Голоса и шаги приближались и удалялись. Из вентиляционной решетки слабо тянуло теплым воздухом. Если закрыть глаза, подумала Фрэнсис, впечатление такое, что сидишь в каком-то унылом, но самом заурядном муниципальном учреждении – на автовокзале, к примеру.