Дорогие мои мальчишки

— По-моему, самое обыкновенное. А фамилия какая, не скажу. — Рима помолчала немножко, но флотский не просил сказать фамилию, она сама смилостивилась. — Ну ладно, скажу, так и быть. Бутырева фамилия. Капку Бутырева ещё не знаете? Его все тут знают в Затоне. Он в ремесленном училище самый главный мальчишка, а я его родная сестра. Ну, всего вам.

— Рима, погодите, — остановил её флотский. Голос у него был теперь совсем другой — вежливый, тихий. — Как тут у вас?.. Населённый пункт большой?

— Какой населённый пункт?

— Ну, этот самый… как его… Затонск, что ли, по-вашему.

— Так это же город.

— Для кого город, для нас — населённый пункт. Кино бывает?

— Бывает, конечно. В клубе водников.

— Водников? — насмешливо протянул флотский. — Откуда же у вас тут, на сухом месте, взялись во-о-дники?

— Да тут же у нас Волга! — искренне возмутилась Рима. — Вон, видать её. Знаете, у нас пароходы какие ходят!

— Тоже река! Водники-мелководники. Вот у нас на Ладоге как рванёт штормяга да как двинет зыбайло, так это вот даёт жизни!

— Это что там за разговорчики на трапе! — послышался густой, раскатистый бас, и в дверях показался пожилой седоусый моряк с четырьмя узкими нашивками на рукаве. Углом вниз шли широкие золотые шевроны.

«Это, наверно, самый главный у них, капитан», — подумала Рима.

— Вахтенный! — гаркнул моряк с нашивками и перешёл вдруг на зловещий шёпот:

— Сташук, галок считаешь, разговоры разговариваешь! Кажется, ясно сигнал играли. Кончай возиться!.. — загремел он опять. — Свистать всех на верхнюю палубу. Юнги, на занятия! Разболтались уже, подтянись! Живо-два, ходи веселей, моментом!

— Есть всех на верхнюю палубу! — И юнга, звонко щёлкнув каблуками, скрылся в подъезде школы.

А Рима пошла в булочную и всё оборачивалась. Над школой на высокой мачте вился большой серебристо-белый флаг, синий снизу, с красной звездой и серпом-молотом. Рима шла и заранее предвкушала, как она первая сообщит новость всем подругам — и Лиде Бельской, и Шуре Куличевой, и всем другим девочкам.

Юнга ей понравился. Росту высокого, собой хорош и совсем настоящий, моряк. Задаётся немного, воображает из себя, но, видно, симпатичный. Наверно, придёт вечером к водникам.

И, увидев в очереди за хлебом свою подругу Лиду Бельскую, черноглазую смуглянку, эвакуированную из Одессы, Рима кинулась к ней:

— Знаешь, Лида, в нашей школе теперь флотские жить станут. Их там много, мальчишек. Одеты на манер матросов, вот тут ленточки. Один там такой есть, Сташук, с винтовкой на крыльце стоит и на ту сторону всем велит сворачивать. А я всё равно не свернула. Обещал к водникам прийти. Выйдешь вечером?

— Хо! Новость тоже! — протянула Лида. — Моряков, что ли, я не видала? У нас их знаешь сколько…

Но всё-таки пошла проводить Риму до дому, чтобы по дороге хоть одним глазком посмотреть на моряков. Весть о том, что в затонскую школу приехали моряки, балтийские юнги, быстро облетела весь Затон, и мальчишки уже лезли на ограду, чтобы посмотреть, что там делается, на школьном дворе. Потом они наперебой рассказывали, как юнги стоят, выстроившись во дворе, а самый главный, с нашивками — усищи во! — командует и распоряжается, и все перед ним в струнку. А у самых маленьких юнгов бескозырки без ленточек, но остальное всё как и у настоящих флотских.

Галки, немного поуспокоившись, сидели на ветках у своих гнёзд и внимательно поглядывали то одним, то другим глазом на снующих по двору, бегающих вниз и вверх по лестницам незнакомцев.

Глава 11. И стар и млад

В пролёте гудели вентиляторы, стучали дробно, цокали и жужжали работающие станки, трансмиссии, свёрла. В слитный шум цеха врезался минутами звенящий, взвывающий визг электрической пилы со двора. Капка в старой спецовке, замасленной и местами протравленной чем-то, стоял у своего станка, самого крупного в пролёте. Под ним была небольшая скамеечка, которую в цехе называли трибункой. Капка был человек аккуратный; станок был ему велик, но подставлять себе, как это делали другие, пустой ящик он считал невозможным. Он сам сколотил себе трибунку, выкрасил её кубовой краской, а по его образцу стали делать себе трибунки и другие ремесленники, если станок был им не по росту.

Вчерашняя обида прошла, глаз почти не беспокоил, налаженный с вечера самим мастером станок слушался руки, лилась, брызгала белая эмульсия, топорщилась взрытая фрезой металлическая стружка. Настроение у Капки улучшилось после решительного разговора с Ходулей. Он был доволен, что Лёшка не посмел ослушаться и явился-таки в цех. Вид у Ходули был жалкий, перевязанный палец он всё время держал на виду. К станку Лёшку ставить было нельзя, так как палец действительно раздуло, но подносить детали, убирать стружку и выполнять всякую подсобную работу он вполне мог.