Я когда-то приходил к тебе с женщиной-экстрасенсом. Она сказала мне потом, что у тебя очень сильное поле, что через тебя из космоса идет очень большой энергетический поток. Кто его знает – поток, не поток, но что-то через тебя идет, это точно. Я, правда, и без экстрасенсов всегда это чувствовал.
Стоял как-то в очереди за вином в Трубниковском переулке и думал про тебя. Оглядываюсь, ты идешь и говоришь: «Только что про тебя подумал». Не случайно это все, ох, не случайно.
Вот и приехали вы ко мне в 1969 году вместе со Златой. А у нас дома и покормить-то вас было нечем. Стыдоба-то какая! У меня зарплата в то время 110 рублей и авторские 18 рублей в месяц. У мамы пенсия 52 рубля. В общем, полный порядок. И мама моя, царство ей небесное, испекла из картошки какие-то блинчики. Вот мы и ели их втроем, сидя у круглого стола за холодильником на кухне 6 кв. м. Съели мы эти драники и договорились дописать твой номер «Вечер встречи». Было у тебя там три строчки от учащегося кулинарного техникума. Мы с соавторами написали текст для нескольких персонажей. А пригодилось только несколько строчек, которые я для этого учащегося накропал:
Профессор налил тарелку супа и спрашивает:
– Чего в супе не хватает?
А я суп съел и говорю:
– Хлеба.
Что-то в этом роде.
И чего только потом я для тебя не писал. Помню, для телевидения на 23 Февраля пародию на Анофриева:
Очень нам нравились эти «кнопки на баяне». А вот еще пародия на махрового куплетиста – на мотив популярной тогда песни «Сердце на снегу». Это, как говорится, «вообще атас».
Сегодня кто-то прочтет и подумает – вот бред, разве могло быть такое? А оно, такое, почти не отличалось от того, что исполняли настоящие куплетисты.
Помнишь, Набатов пел, лауреат Государственной премии:
Или еще один очень в то время популярный артист пел на правительственном концерте под гром аплодисментов:
Надо тебе сказать, Гена, что тогда ты был прижимистым по части расплаты за номера. Причём деньги были не твои, а государственные. Утёсовского оркестра. А может, тебе их и не давали. А номера-то нужны, вот тебе и приходилось хитрить. К тому времени относится и первый наш конфликт. Слава богу, недолгий.
Потом, помню, идем мы по Сокольникам с какого-то нашего общего концерта. Мне на тренировку надо по конному спорту. И ты мне толкуешь про какие-то новые пародии. А я тебе толкую, что за номера платить надо. И так мы дошли до моего дома на Новоалексеевской. Оба обиженные, но ссориться не хотелось. Уже тогда была симпатия. Дело было 4 мая, и я тебя позвал к себе на завтра на день рождения. Но ты не пришел. Работал ты тогда в оркестре Утёсова, и был я однажды на концерте этого оркестра в ЦСКА на «Аэропорте». А я почему-то на этом концерте оказался с Альбертом Писаренковым. Ты тогда исполнял рассказ «Мытищи» Марка Захарова, в то время еще юмориста. Мало кто теперь помнит такого юмориста, который тогда чуть ли не в каждом «Добром утре», шепелявя, читал свои юмористические рассказы. Кстати, несколько лет назад, случайно подвозя Марка Анатольевича на машине, я спросил, почему он бросил это дело. Рассказики-то были очень смешные. Он сказал мне, что однажды выступал в одном концерте с Аркановым и Гориным, и эти «добрые мальчики», в то время опытные эстрадные волки, пошли выступать перед ним. А он после них провалился так, что навсегда бросил этот жанр. А зря, очень милые были миниатюры. Не эстрадные, но очень симпатичные.
Кроме «Мытищ» ты исполнял пародию Хаита на Николая Озерова. Пародия была блеск. Делал ты ее превосходно. А Писаренков злобствовал. Помню только одну фразу: «Чтобы Генка закончился как артист, надо отравить Хаита».
А потом был конкурс, на котором ты провалился, не прошел даже на второй тур. Как сказал когда-то Станислав Ежи Лец: «Сатира никогда не может взять призовых мест, потому что в жюри сидят ее персонажи». Так оно и получилось.