Дорогой бессмертия

Шофер не сразу понял, почему его спрашивают, а когда узнал о пропаже машины, от изумления выкатил глаза.

К особняку подъехали «опель-капитан» и «мерседес».

— Как же так?! Среди белого дня! — возмущались гестаповцы.

Два офицера и гестаповцы помчались на машинах в погоню за предполагаемым противником. Когда они выбрались на трассу, ведущую к лесным массивам, гестаповец с черными усиками спросил у офицеров: — Давно ли все это произошло?

— Минут тридцать-сорок тому назад. Мы ушли завтракать, и все как будто было на месте.

— Да, время упущено!..

Как только партизаны отъехали несколько кварталов, Алексей набросил на плечи немецкий мундир и надел высокую форменную фуражку. Любе он приказал не высовываться, но автомат держать наготове, если вдруг их остановит патруль.

Так и случилось. В конце городской черты немецкий патруль остановил машину.

— Куда следуете?

— По поручению офицера Курта Гопнера еду за продуктами для нового командующего, — ответил на немецком языке Абалмасов.

— Документы?

— Пожалуйста!

Алексей полез в карман, нащупал пистолет и готов был выстрелить в докучливого патрульного. А тот, заметив офицерские погоны и колодки на мундире, поспешно скомандовал:

— Проезжайте!

Машина плавно взяла разбег. Люба, прильнула к сидению, облегченно вздохнула:

— Все?

— Не уверен. Крепись!

В нескольких километрах от Луцка машина свернула на проселочную дорогу и, подпрыгивая по кочкам и ухабам, устремилась в лес.

— Теперь им нас не достать! — уверил девушку Алексей. — Воображаю, как паникуют там немцы! Заподозрят ли они в соучастии Анну Остапюк? Как будто, для этого у них нет основания.

В первые минуты происшествия офицерня действительно была в панике. Фрицев шокировало то обстоятельство, что командир только прибыл, а ему умудрились преподнести такой сюрприз. Не одному перепадет за беспечность! Кто же осмелился сюда забраться? Партизаны? Но в помещении дверь особняка была заперта на ключ. Спал шофер. В ста шагах столовая. Там находились все офицеры. А где была уборщица? Но…

Анну Остапюк привели два немецких солдата.

— Я все вымыла и прибрала, что от меня еще нужно? — жаловалась Анна солдатам.

— Не разговаривай! Тебе скажут, что от тебя надо. Иди!

Анну завели в комнату, где раньше спал шофер. Курт Гопнер давно утратил веселое расположение духа и с растерянным видом сидел на диване.

— Все успела сделать? — явно невпопад спросил он Остапюк.

— Все, господин офицер. В каждом уголке чисто.

— Когда мы были в столовой, ты никуда не отлучалась?

— Нет, господин офицер.

Гопнер выждал. Он надеялся в разговоре уловить интонацию или неосторожное слово, которые бы подтвердили его подозрения.

— А костюмы ты чистила?

— Нет, господин офицер.

— Ты видела, где стояла пишущая машинка?

— Как же, господин офицер. Во второй комнате, на маленьком столике.

— А ты никого не впускала, когда нас не было? А?

— Никого, господин офицер.

Гопнер не выдержал и крикнул:

— Что же, по-твоему, святой дух все отсюда унес?! Притворяешься! Мы из тебя быстро притворство выколотим! Обыскать!

Тревожное чувство охватило Анну. Солдат грубо обыскал уборщицу. Вынул из кармана носовой платочек, коробок спичек, сухарик.

— Где берешь сухари? — прокричал офицер, лишь бы задать ей вопрос.

— Дома, с чаем пью.

— А спички?

— Попросила у вашего шофера.

Офицер вышел. Анна осталась в комнате одна. Ее не выпускали. Ничего не сказали. Значит, вела себя правильно, а то бы уже не одна косточка хрустнула. Повторила про себя слова, сказанные ей Пашей Савельевой: «Если нервы сдают, не берись, обойдемся». — «Что ты, Паша? Разве у меня нерпы слабее твоих?»

Сейчас жизнь проверяла их крепость. Выдать себя хотя бы в малейшем, значит, обречь на гибель всю семью. Нужно и дальше держаться твердо.

Анна подошла к двери, но услышала грозное «цюрик![14]» Четыре часа довелось просидеть взаперти, пока жандарм приказал выйти и следовать за ним. Анна прикинулась перепуганной забитой женщиной.

— Куда же за вами, когда я должна идти домой?

— Не балуй, девка! — строго предупредил жандарм. — На том свете тоже устроишься не плохо.

— Да я… мне домой нужно…

«Какой ужас, — втайне волновалась Анна. — Неужели догнали? А какое это сейчас имеет значение? Я их не видела, вот и все». Выражение лица Анны изменилось. Ее ввели в жандармский участок. «Буду молчать». Да, да, именно такой непреклонной она и представляла себя в воображении, когда согласилась на эту операцию.

Ночью Анну вызвали на допрос. Очень хотелось спать, слипались глаза, а жандармы нарочито сделали яркий свет, больно стало глазам. Под таким светом продержали до пяти утра. Веки опухли, слезы затуманивали воспаленные зрачки. Так болезненно моргать… А ей все в ухо: «Не спи!»

Зашел другой жандарм, подтянутый, стройный. Он наигранно ласковым тоном сказал:

— Чего бы я упирался, ведь к тебе ничего не имеют, только скажи, кто приходил в особняк?

— Никого не видела, — прослезилась Анна.