Дорогой чести

— А верно ли мне Толстой рассказал, — спросил, глядя за окошко, Сергей Васильевич, — что поэта Пушкина государь спросил, что бы сделал, если бы в Петербурге четырнадцатого декабря случился? И тот ответил, что на площадь с друзьями вышел бы…

— Говорят, будто так, — ответил Паренсов. — А что?

— Какой ответ прекрасный и мужественный! Верно, многие из тех, кто их знал и любил, также жалеют, что не были в этот день в Петербурге, — сказал Непейцын.

— Поэтом не будучи, надо ль жалеть, что в неудаче их не участвовали? — спросил Дмитрий Тимофеевич. — Право, если умного и доброго человека воспитали и сто крепостных семей свободными сделаете, тем главный завет их выполните. Ведь первым пунктом ихних планов и всегда была отмена крепостничества… — Он опустил занавеску и направился к столу.

— Так отмена общая, а не частная филантропия, — идя следом, возразил гость.

* * *

А на кухне в это время шел такой разговор.

— Понимаешь, лет до двенадцати был как все барчата: бегал с мальчишками, с собаками играл, учился по положению, про войну меня выспрашивал. А в то лето расскажи ему барыня, как Сергей Васильевич из Невы кадета тащили, то есть будущего генерала Властова. Тут и загорись, чтобы такое же сделать. А случая и нету. По заказу станет разве кто тонуть? Начал, вижу, себя испытывать. То в грозу в сад один пойдет, то на жеребце бешеном в поле ускачет или на кладбище ночью сбежит…

— Я б на кладбище ни за что-с, — подал голос Никифор.

— Потом упросил меня, — продолжал Федор, — рассказать, как родители померли, кто они да каковы были, все, что знал. И тут вовсе геройства оставил, в книгу уперся. День целый чтенье да чтенье…

— А к вам каков? — спросил Никифор.

— По-прежнему «дядя Федя». Однако и меня учиться неволил, за доску грифельную сажал. «Не должно быть неграмотных, которых обмануть легко», — все приговаривал. Ребят дворовых грамоте и счету обучал. А лошадей забросил, в конюшню не заглянет. Я говорю: «Отец с матерью ваши коней страсть любили». А он: «Покойные от несправедливой жизни немало страдали — того вовек не забуду, а вторые родители, которым более обязан, от меня не конской скачки хотят, а иных дел…»

— Ровно взрослый говорит, — кивал головой Никифор.

— Куда взрослому?.. Весной в Витебске за гимназию сдавал, так все учителя дивились — больше их по всем наукам высказал…

* * *

— А где раньше служили, Дмитрий Тимофеевич? — спрашивал между тем Непейцын. — Как на юг занесло?

— В самой пещи огненной, можно сказать, — усмехнулся Паренсов. — В департаменте военных поселений семь лет прослужил, из которых три в Чугуеве и Вознесенске.

— Значит, дружка моего графа Аракчеева близко знали?

— Особым вниманием его сиятельства взыскан был, в чины до генерал-майора по его представлениям произведен, обер-квартирмейстером его корпуса состоял… Не удивляйтесь, я ведь работать умею и за всю жизнь нигде так не надсаживался, как в сем проклятом учреждении. Сначала, представьте, целых года два, пока в Петербурге над планами и статистикой спину гнул, то, по глупой привычке написанному верить, и здесь полагал, что отчетам все соответствует и благоденствие населению несет…

— А потом?

— Потом, когда объезжать самому юг и Новгородчину довелось, когда вникнул в хозяйственную сторону, так понял, конечно, что все не более, как ложь дерзкую составляет. Покойный государь, вовсе с крестьянским хозяйством незнакомый, забрал в голову ложное представление, что можно царским приказом солдата пахать заставить, а мужика солдатом сделать, все притом счастливы будут, а войско умножится. Тут Аракчеев из лакейского угодничества, чтоб, избави бог, не перечить, давай тысячи людей на сие прокрустово ложе валить и под нелепую форму их жизнь калечить. Конечно, он за то, что бессовестно лгал и льстил государю, был первый его друг, но сколько расходов ненужных, сколько страданий за пятнадцать лет! А в прошлом году при восстании в новгородских поселениях сто офицеров и лекарей убиты, и за них две тысячи крестьян и солдат плетьми и шпицрутенами засечены, да столько же в Сибирь пошли.

— Хоть такой ценой поселения уничтожены, — сказал Непейцын.

— Только новгородские, да и то не вполне, а на юге остались, — поправил Паренсов. — Правда, там по богатству степных кормов для коней и общей плодородности края они не так невыгодны.

— А до Аракчеева как же восставшие не добрались? Ведь столь близко были от его Грузина? — спросил Сергей Васильевич.

— Оттого, полагаю, что раз с тысяча восемьсот двадцать шестого года в отставке, то и забыли о нем. Безначалие — вот причина неудачи русских бунтов. Емельяна Пугачева не нашлось. Но, говорят, граф струсил ужасно и сломя голову сюда прискакал. А теперь, успокоясь, верно, опять, по извращенности понятий, на славу посмертную надеется. Однако в действительности от приговора истории не уйдет. Помните, как у Рылеева покойного про него сказано:

За злое вероломство
Тебе твой приговор произнесет потомство…

— Думаете, иного приговора не будет? — усомнился Непейцын.