Дорогой длинною...

… Я прожил за границей двадцать пять лет. Я жил лучше многих и прилично зарабатывал. В Моих гастрольных поездках по белому свету я останавливался в первоклассных отелях, спал на мягких постелях, окружённый максимальным комфортом. И двадцать пять лет мне снился один и тот же сон. Мне снилось, что я, наконец, возвращаюсь домой и укладываюсь спать на… старый мамин сундук, покрытый грубым деревенским ковром. Неизъяснимое блаженство охватывало меня. Наконец я дома! Вот что всегда значила для меня родина. Лучше сундук дома, чем пуховая постель на чужбине.

Вероятно, я буду долго жить.

Так утверждают по крайней мере мои знакомые.

Почему?

Потому что меня очень часто хоронят. Занимаются этим главным образом зарубежные газеты и журналы.

Зачем?

Вероятно, от скуки или от недостатка сенсаций. Я вернулся на родину в 1943 году, и в первый же год моего возвращения зарубежная пресса писала, что меня «расстреляли на первой же пограничной станции».

Года через два я был «замучен в застенках ГПУ».

Ещё через год оказалось, что я жив, но голодаю и «торгую газетами около Моссовета». Вскоре я всё-таки умер. Не то от голода, не то от плохой торговли. Что, собственно, легко могло бы случиться, ибо частной торговли у нас нет и газетами торгуют киоски «Союзпечать».

Наконец, однажды утром мне позвонил американский корреспондент Эдди Гильмор, очень приятный и талантливый человек, с которым я был хорошо знаком, и, от души смеясь, сказал:

— Я только что получил из Америки телеграмму. Просят дать подробности ваших похорон в Москве. Последние дни я был в отъезде и поэтому не в курсе дела. Вот я и решил обратиться непосредственно к вам за этим делом.

Я ответил, как Марк Твен:

— Слухи о моей смерти несколько преувеличены.

Мы посмеялись вместе, и на этом разговор закончился.

С тех пор меня не хоронят.

Вероятно, забыли.

А я не забыл Америку. У меня когда-то было много друзей и в Нью-Йорке, и в Голливуде. Где они теперь? Как живут? Я был бы рад что-нибудь узнать о них. Хорошие друзья не забываются.

А я — живу. И живу неплохо. Пою в год сто — сто пятьдесят концертов. За четырнадцать лет я спел на родине около двух тысяч концертов. Страна наша огромна, и все же я успел побывать везде. И в Сибири, и на Урале, и в Средней Азии, и в Заполярье, и даже на Сахалине. Не говоря уже о среднеевропейской её части. Во многих городах я бывал по четыре-пять раз. Я пою в театрах, в концертных залах, во дворцах культуры, а иногда на заводах, на стройках, в шахтах. Недавно в Донбассе я пел под землёй для шахтёров во время обеденного перерыва. Они подарили мне шахтёрскую лампочку с выгравированной на серебряной дощечке тёплой и дружеской надписью. Я ею очень горжусь.

Кроме концертов, я много играю в кино. В последние годы я сыграл в картине «Скандербег» — роль Великого дожа Венеции. В «Анне на шее», по Чехову, — роль губернатора. В картине «Пламя гнева» — роль польского посла при дворе гетмана Украины. На днях выходит фильм «Кровавый рассвет» по повести украинского писателя Коцюбинского «Фата-Моргана» с моим участием. Сейчас буду сниматься в фильме «Олеко Дундич» в роли французского генерала Жобера.

Живу в Москве, на улице Горького, в самом центре. У меня большая, хорошая квартира. Когда я приехал в Москву в 1943 году, у меня была только одна дочь, рождённая в Шанхае. Ей было четыре месяца. А вторая родилась уже здесь, на родине. Теперь они выросли.

Так я живу у себя на родине и работаю. Народ меня принимает тепло и пока не даёт мне уйти со сцены. Концерты мои переполнены до отказа. На днях буду напевать новые пластинки. Даже постареть некогда!

А на это ведь тоже нужно время!

1942—1957 гг.