Дорогой длинною

Увидев идущего навстречу Гришку, они переглянулись.

– Романо чяво сан^[171]? - осторожно спросила старшая. Гришка кивнул, и лица цыганок просветлели. Они подошли ближе.

Вскоре выяснилось, что женщины были из табора, остановившегося рядом с заставой, ехавшего в Смоленск проездом через Москву, и в город пришли отыскать родню, живущую в Донской слободе. Гришка объяснил цыганкам, как туда добраться, те посокрушались, что далеко, и принялись ожесточённо спорить: брать или не брать извозчика. Гришка посоветовал всё же взять экипаж.

– Заплутаете, ромнялэ, коли не местные. Там в переулках, как в лесу, впору блудить… А что, лошади у ваших мужей хороши?

– Слава богу, золотые кони! - важно сказала молодуха. - Ежели ты кофарь, то сходи глянь. Много времени не потеряешь, тут недалече. Они и поменять, и продать могут.

Гришка поблагодарил, постоял немного на тротуаре, глядя вслед уходящим женщинам. Подумал: впрямь, что ли, в табор сходить? Делать больше нечего, до вечера, до выхода в ресторан, времени много, а идти домой невмоготу.

Не мать, так Дашка догадается обязательно, что за печаль его грызет. Сестра и слепая была - любую беду животом чуяла, а теперь от неё и вовсе не скроешься. Уже второй месяц только и слышишь: "Что с тобой?" да "Влюбился, что ли?" А отвечать ей что?

Цыганки не обманули: шатры и вправду стояли прямо за заставой. Это был припозднившийся табор: кочевые цыгане уже разъехались по деревням зимовать и ждать весны. Возле палаток, шевеля мордами мёрзлую траву, бродили лошади. У двух шатров дымили угли, столбы дыма поднимались к небу. Между палатками носились босые полуголые дети, за ними с лаем бежали лохматые собаки. Табор был почти пустым, цыгане ушли в город, и лишь скрюченная старуха дремала у костра да возле дальней палатки цыган в мохнатой шапке и обрезанном овчинном полушубке возился с порванной упряжью. Первыми Гришку заметили собаки и дети, помчавшиеся к нему наперегонки с воплями и гавканьем. Он невольно усмехнулся, видя чумазые, перемазанные пеплом и подсохшей глиной мордочки, залатанные, рваные рубашонки, посиневшие от холода ноги, солому и подушечные перья в спутанных волосах, белые блестящие зубы.

– Чей ты, морэ? - смело спросил мальчишка лет восьми, голый до пояса, весь в сизых пупырышках, но смотрящий прямо и независимо, как хозяин табора.

Гришка погасил усмешку, серьёзно ответил:

– Я - московский. Смоляко.

На лице мальчишки вдруг появилось озадаченное выражение. Пристально посмотрев на Гришку, он зачем-то оглянулся назад, на палатки. Удивлённый Гришка проследил за его взглядом, снова увидел сидящего к нему спиной цыгана в обрезанном полушубке. Тот, услышав голоса, отложил упряжь, не спеша обернулся… и Гришка невольно попятился. С коричневого сумрачного лица, из-под сросшихся бровей на него смотрели чуть раскосые, чёрные, с голубоватыми белками глаза отца.

– Дадо? - шёпотом переспросил он. Илья поднялся. Не спеша подошёл к сыну. Спокойно, словно они расстались вчера, спросил:

– Что ты здесь делаешь?

– Лошадей глянуть пришёл, - машинально ответил Гришка.

Илья так же машинально оглянулся на бродящих за табором коней, махнул рукой:

– Пустое дело. Стоящих ещё в Новочеркасске на ярмарке распродали.

Наступило молчание. Гришка отчаянно соображал, что бы ещё сказать свалившемуся как снег на голову родителю, но в голове не было ничего, кроме бесконечного изумления. Он был уверен, что отец никогда не вернётся в Москву.

– Что стоишь - садись, - полунасмешливо сказал Илья, опускаясь на землю возле палатки сам и кивая Гришке на вытертый ковёр возле углей. Присев, тот краем глаза глянул в глубь шатра. Там спал, лёжа на спине, курчавый парень лет четырнадцати. Гришке захотелось спросить отца, кто это, но он не решился.

Илья тем временем раздул гаснущие угли, сломал о колено и бросил в огонь пару валяющихся возле шатра веток, и пламя весело затрещало.

– Угостить тебя нечем, не варили ещё ничего. Вот подожди, к вечеру бабы вернутся…

– Далеко кочуешь? - наконец набрался смелости Гришка.

Илья коротко взглянул из-под бровей. Повернувшись к огню, ответил:

– В Смоленск, зимовать.

– А в Москву надолго?

– Как дела пойдут.

Сквозь рыжее пламя костра Гришка внимательно смотрел на отца. Он не изменился, взгляд его был таким же неласковым, разговор - таким же отрывистым. И даже вопросы, которые он задавал сыну, казались будто обрезанными:

– Вы все здоровы? Дашка давно приехала? Ребёнок родился? Как назвали?

Варька с вами живёт? Ты с женой ладишь? А Илюшка? А Петька? А мать здорова?

Последний вопрос Илья задал, не поднимая глаз от земли, и разозлился на себя, почувствовав, как изменился голос, но Гришка ничего не заметил.

Сначала запинаясь, а затем всё живее он рассказывал, что дома, слава богу, все здоровы, что Дашка с мужем вернулись ещё летом, что у неё родилась девочка и назвали её Настей, что мама тоже здорова, живёт теперь в бывшем доме Макарьевны вместе с ними и по-прежнему поёт в хоре…