Дорогой друг Декстер

Тито Пуэнте затянул новую мелодию. Она была гораздо нежнее, и я впал в философское расположение духа. Нам всем когда-нибудь предстоит покинуть этот мир. Но даже с учетом этого предназначенный мне способ ухода не входил в число моих приоритетов. Первым в списке стояло — уснуть и не проснуться. Все, что находилось после этого, казалось мне отвратительным.

Что я сумею увидеть, если умру? Я никак не мог заставить себя поверить в существование души, в рай, ад и прочую возвышенную чепуху. Более того, если допустить, что человеческие существа обладают душой, то возникает вопрос — имеется ли таковая у меня? Уверяю вас, души у меня нет. И как я могу ее иметь, будучи тем, что я есть? Немыслимо. Мне и без того достаточно трудно быть самим собой. А оставаться таким, какой я есть, имея душу, совесть и понимая, что тебе грозит какое-то существование после смерти, просто невыносимо.

Однако мысли, что я, такой единственный и неповторимый, уйду навсегда и не вернусь, навевали грусть. Это не только печально, но даже немного трагично. А не подумать ли о реинкарнации? Процесс, конечно, контролировать нельзя. Можно возродиться в виде навозного жука или чего-нибудь даже более скверного. Например, в виде такого же монстра, каким я являюсь сейчас. В мире не останется никого, кто станет меня оплакивать, если Дебс уйдет вместе со мной. Будучи законченным эгоистом, я надеялся, что покину этот мир чуть раньше ее. Поиски ответа на шараду затянулись, и настал момент положить всему этому конец. Возможно, что оно и к лучшему.

Тито затянул новую песню. На сей раз очень романтичную. Он пел «Люблю тебя», и я сразу вспомнил о Рите. Эта идиотка будет рыдать обо мне. Коди и Эстор тоже взгрустнут, пусть, как всегда, немного ущербно. Странно, в последнее время за мной тянется хвост эмоциональных привязанностей. Как это могло случиться? Ведь я уже думал примерно о том же, вися вниз головой под водой в перевернувшейся машине Деборы? Почему в последние дни я, потратив столько времени на то, чтобы умереть, так и не смог достойно завершить этот процесс? Однако теперь я знал точно, что в этом нет ничего особенного.

Услышав, как Данко забрякал лежащими на подносе инструментами, я повернул голову. Двигаться было по-прежнему тяжело, но я сумел поймать доктора в поле зрения. В его руке был большой шприц, а приближался он к Доуксу так, словно хотел, чтобы его видели и им восхищались.

— Просыпайся, Альберт, — весело произнес доктор и вонзил иглу в руку сержанта.

Вначале ничего не произошло, но затем Доукс дернулся, просыпаясь, и произвел в знак признательности серию стонов и хрипов. Доктор Данко, стоя над сержантом со шприцем наготове, явно наслаждался текущим моментом.

Со стороны входной двери донесся звук сильного удара. Данко обернулся и схватил свой пистолет для игры в пейнтбол как раз в тот момент, когда массивная фигура Кайла Чатски заполнила собой дверной проем. Как я и опасался, он опирался на костыль и держал пистолет в потной, дрожащей руке.

— Сукин ты сын… — начал он, но доктор Данко, решив не слушать речь Кайла, выстрелил.

И раз, и два, и три.

Челюсть у Чатски отвисла, он недоуменно взглянул на доктора и стал валиться на пол. Данко опустил пистолет.

За спиной Чатски стояла моя любимая сестренка Дебора. Такой прекрасной картины я никогда не видел. Мне особенно понравилось то, что в ее твердой правой руке находился пистолет «глок». Она не стала тратить время на то, чтобы потеть или обзывать Данко нехорошими словами. Сестричка просто сжала челюсти и два раза подряд выпалила в грудь доктора. Удар пуль оторвал его от пола и бросил на стол или, вернее, на отчаянно визжащего Доукса.

В помещении долго царила тишина, если не считать воплей неугомонного Тито Пуэнте. Затем Данко соскользнул со стола, а Дебора, опустившись на колени рядом с Чатски, проверила его пульс. Уложив героя в более удобную позу, она поцеловала его в лоб и взглянула на меня.

— Как ты, Декс? — поинтересовалась сестричка.

— Я буду в полном порядке, — ответил я, ощущая приятное головокружение, — если ты вырубишь эту ужасную музыку.

Она подошла к старой магнитоле и выдернула шнур из розетки. Наступила благостная тишина, и Дебора посмотрела на сержанта Доукса. Стараясь не выдать своих чувств, она произнесла:

— Сейчас мы тебя отсюда вывезем, Доукс. Все будет в полном порядке.

Сержант забулькал, и Дебора положила руку ему на плечо. Затем, резко развернувшись, приблизилась ко мне и, освобождая меня от пут, прошептала со слезами на глазах:

— Он в ужасном состоянии, Декс.

Когда Дебора сорвала остатки клейкой ленты с моих запястий, я, надо признаться, не испытывал сильных страданий в связи с состоянием сержанта. Не испытывал потому, что наконец освободился. Освободился от клейкой ленты, от доктора, от необходимости оказывать услуги и от самого сержанта Доукса.