Дорогой Джим

Пока мы ехали на вокзал, Ифе не проронила ни слова. Три года, которые она пропадала где-то, не прошли для нее даром, оставив свой след на лице моей сестры, но грустные морщинки не могли рассказать нам всего. Можешь назвать меня циничной стервой, если хочешь, но ее по-прежнему окружала аура той безмятежности, невинности и чистоты, обзавестись которой можно было, только если проводить бесконечные часы в обществе отца Мэллоя. И перед ней оказались бессильны даже угрозы тетушки Мойры. По-моему, Ифе даже в голову не пришло отказаться ехать с нами в Дублин — хотя готова поспорить на что угодно, у нее в запасе было немало укромных мест, где она могла бы отсидеться, пока не минует опасность. «Один за всех, все за одного», — объявила она, отправляясь на вокзал, чтобы купить три билета на поезд. Я чувствовала, что за это время в сестре произошла какая-то резкая перемена — но дело тут было вовсе не в убийстве. Внутри нее как будто зажегся свет… которым она не могла или не хотела поделиться с нами.

— Мне нужно кое-что вам показать, — наконец прошептала она, когда после Мэллоу вагон почти опустел. До Дублина оставалось совсем немного.

Мы с Фионой вытянули шеи — и увидели, что она держит в руке.

Это бы мужской бумажник.

— Вытащила его из кармана у Джима, — пояснила Ифе. Заново пережив этот миг, она слегка побледнела и замолчала, словно ей вдруг стало нечем дышать. — Сама не знаю, зачем мне это понадобилось.

Потертый кожаный бумажник… Мне не терпелось заглянуть в него. Но я предоставила эту сомнительную честь Ифе. Внутри оказалось то, что я и ожила увидеть: какие-то счета и несколько банкнот. Но потом, порывшись в бумажнике, моя сестренка вытащила водительское удостоверение, и мы увидели фотографию. Да, это он — знакомая белозубая улыбка, взгляд, от которого у девчонок слабеют колени. Только вот значившееся в документе имя было мне незнакомо — впрочем, чего-то в этом роде я и ожидала.

— Стало быть, его зовут Джим О'Дрисколл, верно? — сказала я.

— Звали, — тоном школьной учительницы поправила Фиона. — Что-нибудь еще?

Ифе высыпала содержимое бумажника на ладонь. Но там не было ничего интересного — старый билет на поезд и использованная телефонная карточка. Впрочем, я обратила внимание, что в кармашке есть что-то еще. Осторожно пошарив внутри, я нащупала что-то вроде прилипшего клочка бумаги.

Сложенный вчетверо листок, пожелтевший и обтрепанный на сгибах.

— Что это такое, по-вашему? — спросила Ифе, понизив голос, — по проходу между рядами кресел шел кондуктор. Перед Дублином у пассажиров обычно еще раз проверяли билеты.

Едва дыша от волнения, я осторожно расправила листок — у меня было такое чувство, что я вот-вот приоткрою завесу тайны, скрывающую жизнь единственного мужчины, который меня когда-либо интересовал — не считая, разумеется, собственного отца. Листок заупрямился было, словно желал помешать мне вторгнуться в чью-то жизнь, и наконец неохотно подался.

Перед нами был сделанный от руки рисунок, очень похожий на старинную карту пиратского клада, набросанную чьей-то неловкой рукой. Так мог рисовать ребенок. На севере, среди густых, непроходимых чащоб скрывалась маленькая фигурка с тростью в руке. В самом низу, в том месте, где набегавшие волны выбросили на берег какое-то диковинное чудище вроде осьминога, прямо на берегу скорчилась на тропинке женская фигурка. Я присмотрелась и увидела, что шея у женщины сломана.

— Господи помилуй… Да ведь это, похоже, Сара! — ахнула я. Это вышло так громко, что кондуктор обернулся и с любопытством посмотрел в мою сторону. Я кокетливо захихикала — наверное, вышло достаточно удачно, потому что он, покачав головой, двинулся дальше.

В том месте, где, по логике вещей, должен был быть восток, на карте был изображен лес; вековые дубы-колдуны с сучковатыми ветками и в островерхих шапках простирали вперед руки, с кончиков пальцев у них срывались небольшие молнии. Светловолосые девушки спасались бегством от волков, а те, похоже, не слишком торопились растерзать их в клочья — во всяком случае, вид у них был такой, словно у них и без этих девиц было полным-полно другой добычи.

Но в этом рисунке была одна деталь, которая сразу приковала к себе мое внимание — казалось, тут пытались что-то нарисовать, а после стерли ластиком, но следы карандаша еще можно было разглядеть, хоть и с трудом.

— Слушайте… Похоже, это замок! — пробормотала я, разглядывая рисунок на свет. Точно! Я оказалась права — Джим раскрасил ворота замка в черный цвет, воспользовавшись для этой цели специальным маркером. За стенами замка кто-то сидел, крутя рукоятку чего-то, сильно смахивающего, по-моему, на радиоприемник. Мне показалось, фигура принадлежит мужчине. Голову его окружали какие-то спиральки — присмотревшись, я поняла, что это такое… «электроволны», которые он излучал. И… да-да, ты не ослышался, он сидел, поскольку не мог встать, и на это у него была чертовски уважительная причина.