Дорогой Джим

— Да, — беззвучно повторил Найалл. Потом вздохнул и с улыбкой добавил: — Да… Теперь я понимаю.

Сунув дневник в карман, Ифе повернулась, собираясь уйти. В этот момент дверь паба открылась и внутрь ввалились двое мужчин в полицейской форме. Они подошли к стойке и заговорили с барменом, по-видимому, спрашивая его о чем-то, но Найалл так и не смог разобрать. Светловолосая девушка с лицом пикси оглянулась через плечо и с улыбкой подмигнула Найаллу. Ну давай, парень, это твой шанс, словно хотела сказать Ифе, глаза ее сияли. Хочешь стать героем? Тогда вперед! Увидишь свою фотографию в газете — прямо на первой полосе! Убедившись, что он не намерен принять брошенный ею вызов, Ифе повернулась и снова подошла к нему.

— Откуда ты приехал? — поинтересовалась она. Теперь она улыбалась во весь рот.

— Из одного замка в самой глубине леса, — ответил он. — Только все волки там мертвы уже давным-давно.

— Похоже, чудесное местечко, — заявила Ифе. Потом вдруг замялась. — Только дай мне слово, что не расскажешь никому, как его найти, обещаешь? — Полицейские за ее спиной, распрощавшись с барменом, вышли из паба. Вытащив что-то из кармана, Ифе сунула Найаллу в руку какой-то предмет. Его скрывала накрахмаленная салфетка наподобие той, в которую был завернут нож, найденный им на месте убийства Джима. Увидев, что он уже собирается развернуть сверток, Ифе схватила Найалла за руку.

— Нет, не сейчас. Откроешь, когда я уйду. — Она кивнула на сверток, который по-прежнему сжимала в руке, словно ей не хотелось с ним расставаться. — Знал бы ты, сколько раз я собиралась швырнуть его в реку. Но меня каждый раз останавливало что-то… Знаешь, у меня было такое чувство, что если я это сделаю, то обо мне и моих сестрах тут же забудут, словно нас никогда и не было, понимаешь? Ты — единственный, кому я могу его доверить. Я уверена — ты поймешь. А когда решишь, что узнал все, расскажи о нас, хорошо? Я слышала, ты художник, мультипликатор или карикатурист. Опиши нашу историю. Только постарайся, чтобы получилось красиво, ладно?

— Это называется «графика», — пробормотал растроганный Найалл, почувствовав, как в горе у него встал комок.

— И удачи тебе, Найалл Клири! — пробормотала Ифе. Торопливо поцеловав его в щеку, она повернулась и направилась к двери. Уже ступив на порог, помахала рукой тем, кто стал ее новой семьей, и Найалл невольно вздрогнул: левое запястье Ифе по-прежнему обхватывал стальной «браслет». Наверное, решила оставить на память, промелькнуло у него в голове. Через мгновение коричневый «воксхолл» сорвался с места и исчез за углом.

Даже не разворачивая салфетку, Найалл уже знал, что окажется в свертке, оставленном ему Ифе. Но пальцы его сами собой развернули плотную ткань, и он увидел последнее звено этой истории — то единственное, что мечтал заполучить в качестве награды за свою веру и преданность.

Это была тетрадь в простой черной коленкоровой обложке.

Найалл долго молча стоял, пока перед его мысленным взором, сменяя друг друга, проносились образы, один ярче и выразительнее другого. Наконец остался только один. Медленно и величаво он поднялся откуда-то из самой глубины его души — и ни голос диктора из телевизора, ни гремевшая в пабе музыка не могли ему помешать.

Открыв дневник, Найалл трясущимися руками перевернул первую страницу.

«Дневник Ифе Жанин Уэлш. Найаллу, доблестному рыцарю в сверкающих доспехах — с любовью. Мы никогда тебя не забудем».

Нет, сжав зубы, подумал Найалл… нет, он не станет кланяться в ножки мистеру Райчудури, слуга покорный!

Закрыв книжку, он сунул ее в рюкзак. Пальцы его шевельнулись сами собой — у Найалла чесались руки снова взять карандаш. Поскорее бы добраться до дома, чтобы запечатлеть на бумаге каждую деталь того, что произошло с тремя женщинами, осмелившимися бросить вызов волку в человечьем обличье! И черт с ней, с академией искусств, продолжающей посылать ему грозные предупреждения — лишний раз напомнить, что он по уши в долгах! Он отдаст все, что у него осталось, до последнего пенса, домовладельцу, упросит того не выгонять его из квартиры — чем черт не шутит, вдруг он смилостивится? Потому что Найалл еще не сделал того, что поклялся сделать. Теперь ему предстояло выполнить самую важную часть той задачи, которую он возложил на себя — поведать эту историю миру.

Конечно, у него еще будет время, чтобы проиллюстрировать ее целиком. Но главное — сделать яркую, бросающуюся в глаза, запоминающуюся обложку. Поначалу Найалл подумал о том, чтобы поместить на ней фотографии тех женщин, которых в свое время убил Джим, потом внезапно передумал. Почему-то эта мысль вдруг показалась ему отвратительной. К тому же вряд ли это было бы справедливо по отношению к сестрам Уэлш, добавил он про себя. Потом ему в голову пришла мысль изобразить трех сестер в тот момент, когда они закалывают Джима ножом — пустынный берег, кружащие над головой испуганные чайки и распростертое на песке тело, — но потом он отверг и ее.

И тут перед глазами у него встал еще один образ — настолько яркий, что Найалл мгновенно забыл обо всем.