Дорогой Джим

Миссис Кримминс, недоговорив, осталась стоять с открытым ртом. Найалл поспешно прикрыл незаконченный рисунок дневником — однако было уже слишком поздно. Во взгляде хозяйке промелькнуло что-то неуловимое — мелькнуло и исчезло, — а улыбка словно примерзла к губам. Похоже, она успела разглядеть набросок того, что настойчиво кружилось в мозгу Найалла, не давая ему покоя. Найалл сцепил зубы — никому, только, может быть, самому знаменитому в Штатах художнику из числа тех, кто рисует комиксы, прославленному Тодду Сэйлсу, он не мог позволить подобной дерзости!

— Спасибо, миссис Кримминс, — сухо проговорил он, увидев у нее в руках стопку сухой одежды: — Вы очень добры.

Хозяйка молча положила на стул пару мужских джинсов, свитер, куртку, поставила возле постели пару почти совсем новых башмаков, после чего молча вытерла совершенно сухие руки концом фартука, словно пыталась стереть всякий след, который могли оставить на ее коже эти вещи.

— Не за что, юноша, не за что… — Глаза ее вновь потеплели — миссис Кримминс старательно делала вид, что ничего не заметила. — Завтра утречком спуститесь позавтракать?

— Да, конечно. В половине девятого — нормально?

— Конечно. Значит, яйца и лососина в половине девятого, дорогуша, — повторила своим певучим голосом миссис Кримминс, вновь превратившись в приветливую хозяйку гостиницы, повернулась и выскользнула из комнаты, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Какое-то время Найалл сидел, чувствуя себя так, словно мать застукала его с порнографическим журналом в руках.

Потом отодвинул в сторону дневник и принялся разглядывать незаконченный карандашный набросок. Как обычно, все получилось совсем не так, как ему хотелось. И дело не только в волке, над которым он безуспешно бился столько дней подряд. Если вы не в состоянии даже представить себе, как выглядит преследуемая им жертва, как можно рассчитывать передать на бумаге ту жажду крови, которая терзает хищника?! Встав, Найалл запер дверь и снова уселся за стол. Миссис Кримминс, возможно, приняла его за какого-нибудь художника-извращенца, но теперь уже ничего не поделаешь. Склонившись над столом, Найалл попытался представить себе ощущения жертвы в тот момент, когда пальцы Джима сжимаются у нее на горле и она чувствует, как жизнь понемногу покидает ее. Ему вспомнилась пропавшая сережка Сары Мак-Доннел, ее безжизненная, мертвая нога. «Как дела, леди?» — поинтересовался сказочник, усмехнувшись, прежде чем перейти к делу. И миссис Холланд — если ее убийцей был Джим — вряд ли испытывала в тот момент особе желание пококетничать.

И тут у него вдруг начало получаться…

Под карандашом Найалла на листке возле сжимающихся рук Джима стало появляться смутное очертание женской фигуры.

Сначала на бумаге возникли плечи женщины, слегка повернутые на бегу, потом появилась узкая спина, бедра, ноги, молотившие воздух, когда она отбивалась от рук убийцы. Почему меня так тянет к этому, растерянно спрашивал себя Найалл. Ответ пришел сам собой — парень даже подумать не успел, а он уже смотрел на него с бумажного листа широко открытыми голубыми глазами. Набросок моментально стал живым — хищник и его беспомощная жертва сплелись в страшном танце смерти.

Но даже при том, что волк на рисунке на этот раз принял человеческое обличье, Найалл по-прежнему не был удовлетворен. Глаза убийцы опять вышли не так, как ему хотелось. Раздосадованный юноша стер их ластиком и принялся рисовать снова, стараясь на этот раз придать им хищный блеск, чтобы их выражение не шло вразрез с позой убийцы. Потом добавил темных теней, чтобы скрыть под ними остальную часть лица. Дерьмо! Ощущение исходящей от Джима угрозы моментально пропало, лицо стало каким-то сонным. Злясь на самого себя, Найалл отшвырнул карандаш. Опять не вышло! Может, для того, чтобы изобразить на бумаге зло, нужно вначале увидеть его в плоти и крови?

Единственная смерть, которую видел Найалл, случилась много лет назад — когда живший от него через улицу маленький Дэнни Игэн угодил под автобус. Им обоим тогда было лет одиннадцать, не больше — Дэнни как раз выбежал из его дома, где они играли вдвоем. Мать Найалла еще успела крикнуть ему вдогонку, чтобы не перебегал улицу — но ее голос перекрыл визг тормозов и отчаянный крик. Стоя во дворе, Найалл мог видеть торчавшие из-под автобуса босые ноги Дэнни, на одной еще была сандалия. Они казались восковыми.

В тот же самый вечер, чувствуя себя каким-то упырем, Найалл воровато взял карандаш и бумагу, зажег карманный фонарик и с головой забрался под одеяло. Взрослые говорили о «трагедии», об «оборванной молодой жизни», но эти слова почему-то не будили никакого отзвука в его душе — ничего, кроме томительного, сосущего ощущения нереальности того, что произошло практически у него на глазах.