Дорогой отцов

— Дважды, папа. Первый раз ходил один, а второй — с офицерами. Я был проводником. К Якову Кузьмичу офицера провел. Пробирались балочками. Зашли в тайную землянку, а на стене записка: «Сюда ходить нельзя. Гитлеровцы знают землянку». Мы тогда сели в лодку и уплыли в камыши. А ночью я пошел в хутор и узнал, что Якова Кузьмича не стало.

— Как же ты выбрался оттуда?

— Трудно было, папа. Рыл врагам окопы. А с окопов сбежал в Сталинград. Скрылся в развалинах. В одном подвале сидел двое суток без воды и без еды. Там обнаружил много женщин и детей. Напоили меня водой, уложили спать. А когда проснулся, увидел рядом с собой девушку. — На минуту замолчал, а помолчав, продолжал: — И вдруг я услышал: «Алеша, как ты сюда попал?»

Алеша притих.

— Кто была эта девушка?

Алеше трудно было справиться со своим волнением, и он не сразу ответил.

— Это была Лена, — с горечью вымолвил он.

Лебедев крупно зашагал по блиндажу.

— Да, папа. Это была Лена. — Алеша оглянул блиндаж и, убедившись, что они действительно вдвоем, тихо сказал — Она там по заданию. Письмо от нее принес.

Вынул из кармана конверт. Развернул письмо. Каждая его строка дышала горечью, тоской.

«Милые мои! Я буду счастлива, когда узнаю, что письмо дошло до вас. Я вернусь. Непременно вернусь и расскажу вам то, что я видела своими глазами. Мне минуло двадцать лет, но я стала много старше самой себя. Я видела, как шестилетние дети спали в воронках, одинокие и заброшенные. И никто к ним не подходил, и никого к ним не подпускали. Скажите, что это такое? Как уничтожить это зло? Ответ на это можно дать только один: путь к человеческой правде лежит через борьбу. Разве вы не согласны со мной? Простите за нелепый вопрос. Я знаю вас. Знаю, как и знаю то, что я грелась вашим теплом, жила вашим разумом, дышала советским воздухом. Нет у меня другой дороги, кроме борьбы. Кто посмеет сказать, что я стою на ложном пути? Милые мои! Недавно я видела вас во сне. Маму — за чаем, а папу — с газетой в руках. Проснувшись, я была бесконечно счастлива. Я как будто в самом деле повидалась с вами. Где Гриша? Пишет ли вам? Родные мои! Не обижайтесь на меня за то, что я тревожу вас подобными вопросами. До скорого свидания, мои. любимые. До скорого! Я верю, что это так. Знайте: я привыкла к опасностям. Легко ли мне? Нет! Тысячу раз нет! Но я все же вернусь. Ждите».

Лебедев держал письмо и не знал, что с ним делать. Руки его дрожали и горели, как будто в них было не письмо, а раскаленные угли.

— Алеша, ты читал?

— Много раз, папа. На память помню слово в слово.

— Лена… сестренка… вон ты какая…

Лебедев передал письмо Алеше и, раскрыв дверь, позвал ординарца:

— Передайте полковнику, что мы ушли домой, — сказал он ему.

— Будет исполнено, товарищ гвардии старший лейтенант.

— Вы уже знаете, что я не лейтенант?

— Так точно, товарищ гвардии старший лейтенант. Скоро будете капитаном, товарищ…

— Вам и это известно? Выходит, вас ничем не удивишь!

У Лебедева было такое состояние, что ему хотелось каждому встречному кричать: «Вот мой сын Алеша! Смотрите, каков он у меня!»

— А где, Алеша, офицер, с которым ты ходил к немцам в тыл?

— У него было важное задание, и он остался там.

Лебедеву было приятно слушать Алешу не только потому, что он говорил о больших делах по-взрослому, но и потому, что это был его сын. В траншее Лебедев задержался.

— Пойдем сюда. — Повернули налево. — О чем ты говорил с генералом, Алеша?

— Он в шутку спросил меня, побьем ли мы фашистов?

— И что же ты ему ответил? Любопытно послушать, что думают наши дети.

— То же думают, что и наши отцы. Я, папа, хорошо помню твои слова, сказанные однажды.

— Какие, Алеша?

— Ты мне сказал: «Алеша, голос у нас у всех один — голос большевиков. И дорога у нас у всех одна — столбовая, коммунистическая».

— Да, я это говорил. И вспоминаю даже место и время нашего разговора. Это было два года тому назад, когда у нас был праздничный обед по случаю твоего отличного окончания шестого класса. На обеде, кроме наших, дедушки и бабушки, были твои школьные друзья.

Во вражеской стороне взвилась и загорелась яркая ракета. Лебедев остановился, выждал минуту-другую и, не усмотрев ничего подозрительного со стороны противника, спокойно сказал:

— Случайная. — Немного помолчав, перевел разговор на родную и близкую тему. — А дом наш, Алеша, сгорел, — с тихой жалостью и грустью промолвил он.

— Я знаю, папа. Его можно посмотреть?

По молчаливому согласию они свернули в главный ход сообщения и по нему подошли к своему дому, обороняемому пулеметной ротой. Дома, собственно, уже не было. Мрачно стояла в рваных пробоинах обезображенная стена, холодная и чужая. Другая, фасадная, обрушилась и грудой лежала на фундаментах. В провалы уцелевшей стены виделось зарево отдаленного пожара. Отсветы высвечивали скрюченные лестничные клетки и площадки с навалами битого кирпича.