Дорогой Жан…

Я говорил об этом с Мартеном. Доктор, на удивление, склонен к мистицизму, он искренне убежден, что медицина лишь пока не может доказать наличие души. Вообще, у Мартена много теорий о посмертном существовании человека, когда он говорит об этом, его всегда спокойные глаза горят вдохновенно. За последние дни мы сблизились и часто беседуем в саду или библиотеке. Доктор – истинный патриот, Франция для него нечто живое и нуждающееся в заботе. Это забавно и трогательно, но иногда… Снова болит голова, пора пить пилюли и полежать.

Твой Жак

15 ноября 1933 года, Сен-Бьеф,

Жак, ты глупец. При высокой температуре не бывает амнезии. Такой амнезии – не бывает. Ригор мортис и кровь? Ты не видишь очевидного. Совершенно очевидного.

Ж. Дуаньяр

16 ноября 1933 года, Сен-Бьеф,

Нормандия

Жан,

Ты помнишь крыс? Я чувствую себя такой же крысой, запертой в клетку собственного отравленного тела. Визжать и рвать себя зубами? Пока нет, но кто знает. Возможно – уже скоро. Мысли путаются, это совершенно отвратительно. Я всю жизнь ненавидел беспомощность: она хуже боли, потому что нельзя сопротивляться. Письма помогают. Помогают сосредоточиться, помогают держаться, помогают, помогают… Потом я перечитываю и вижу следы спутанного сознания. Кто вчера писал о ригор мортис и амнезии, неужели я? Не помню. Но это мой почерк, моя подпись. Подпись, о да… Хорошая шутка. Мне страшно, меня зовет ночная дорога за окном. Я боюсь, что выйду из дома – и очнусь где-нибудь в холмах, как сегодня днем. Безумный Дуаньяр, пугало для детей. Не хочу. Жан, это слишком. У меня под ногтями земля, мокрая черная земля, ею испачканы руки и манжеты. Я не помню, что и где копал. Я хочу еще хотя бы раз увидеть Люси, но она не приходит во сне, как раньше. Почему она не приходит? Чем я ее обидел? И голова болит, не переставая.

Жак. Жак Дуаньяр.

17 ноября 1933 года, Сен-Бьеф,

Нормандия

Жан,

Ты помнишь голос? Тот, что спрашивал: «Жак Дуаньяр, где брат твой Жан?» Кюре сен-бьефской церкви, наверное, узнал бы его сразу, он ведь явно из тех, кто наследует царствие небесное. Но на такой вопрос никогда не бывает ответа. Сегодня я видел Люси. Она шла по дороге от церкви к почте, почти такая же, как тогда. Тоненькая, хрупкая, ее светлые косы венчали головку, как корона. Жан, если это и есть безумие, я почти рад ему. Сегодня ко мне приходил дьявол. Он сел на край постели и измерил мне температуру, потом взял за запястье холодными жесткими пальцами и заглянул в глаза. Зачем ему мои глаза, Жан? Он хочет заглянуть мне в душу и забрать память? Но разве дьявол не знает, что у меня в памяти?

Твой брат Жак

Жак, ты дурной мистик. Он посчитал пульс и проверил зрачки. Как можно быть таким болваном? И это ты, всегда гордившийся своим рационализмом. Лучше подумай, зачем ему это. Подумай. Просто подумай.

Ж. Дуаньяр

19 октября 1933 года

Авиньон, ул. Монфрен, 16

демуазель Ортанс Дерош

от г-на А. Леграна

Кан, отель «Дюссо»

Дорогая Ортанс,

Я снова в Кане, теперь уже с инспектором Мерсо и его другом, господином Жавелем, тоже работающим в полиции. Инспектор временно оставил службу, но я уверен, что он вернется, когда это дело будет закончено. А закончиться оно может лишь торжеством правосудия. В последнее время я много думал, Ортанс. Я теперь постоянно думаю об одном и том же: почему Бог позволяет твориться подобному злу? В детстве моя вера была чиста и лишена сомнений, но сейчас она подвергается испытанию. И мне кажется, что я нашел ответ, который подходит лично мне и позволяет не разувериться в справедливости и милосердии Господа нашего.

Мир вокруг, моя любимая кузина, принадлежит людям, так же как и Господу, и истребить в нем все зло означало бы лишить нас, его детей, права выбора между злом и добром, и мужества защищать свой выбор, и веры в справедливость, которую творим мы сами. Когда дитя мало и неразумно, родитель убирает с его пути все, обо что ребенок может пораниться. Но малыш взрослеет и должен учиться тому, что мир бывает опасным и жестоким. Он должен сам, своей волей и трудом сделать этот мир лучше, защитить обиженного, помочь попавшему в беду, отказаться от выгоды, способной повредить кому-то. Я знаю, Ортанс, ты поймешь меня, хотя я пишу путано и невнятно. Если бы в мире не было зла, как мы могли бы оценить добро? Это слабое утешение, когда смотришь в глаза матери, потерявшей дочь, но не будь его – как жить дальше? Улыбнись, милая сестричка Ортанс, над моими рассуждениями, потому что у меня тяжело на сердце и я хочу согреть его воспоминаниями о твоей улыбке, как будто увижу ее за много миль вдали.