Дорогостоящая публика

Я говорю «да». Здесь у нас никому не интересно, чем я занимаюсь, разве что если разобью или пролью что-нибудь. Тогда начинается ругань. Этот человек не такой. Он похож на моего отца, но не очень, потому что разговаривает со мной. Мой отец бросает мне отдельные слова, но не разговаривает со мной: он и глядеть-то на меня подолгу не глядит, потому что у него столько всяких разных дел. Вечно разъезжает туда-сюда на своей машине. Человек смотрит прямо на меня. Глаза у него темные, как у папы. Шляпа так и остается лежать на берегу. У него волосы смешные. Должно быть, он долго сидел на солнце, потому что кожа у него темная. Он темнее Томми, который мажется маслом для загара.

— Дамбочка! — говорит человек. — Ух ты, какая красота!

Крабики еще пока там. Он их не видит.

— У меня два крабика, — говорю я.

Человек наклоняется, смотрит. Я чувствую, как от него пахнет чем-то приятным. Мне вспоминается магазин возле шоссе.

— Ага, надо же, вот они, крабики! Укусить хотят такую симпатичную девочку!

Я беру одного краба, чтобы показать ему, что мне не страшно. Крабов я нисколечко не боюсь, боюсь рыб, когда их ловят и снимают с крючка и раскладывают по берегу подыхать. Рыбы, истекая кровью, бьются в траве, глаза их смотрят прямо на меня. Я их боюсь, а не крабов.

— Ой, осторожно, может укусить! — смеется человек.

— Не укусит!

Краб улепетывает и плюхается в речку. Отплывает, пятясь быстрыми, мелкими толчками и забивается под валун. Тот самый, на который этот человек поставил ногу. У него большие, черные ботинки, как у моего отца, только гораздо сильнее заляпанные грязью и все в трещинах. Одной ногой он стоит на валуне, другой чуть-чуть в воде. Ему можно, его никто не будет за это ругать.

— Любишь играть здесь?

— Да.

— Ты в школу ходишь?

— Пойду на будущий год.

Сквозь мглу просвечивает солнце, принимается ярко гореть. Я поднимаю глаза на человека, и мне приходится жмуриться. Он склоняется надо мной.

— Я тоже в школу ходил, — говорит он, улыбаясь. — Гляди-ка, ты испачкались! — говорит он.

Я опускаю глаза и вижу, что вся в грязи: коленки, ноги, руки. Я хихикаю.

— Наверно, мама твоя будет сердиться? — говорит он.

И медленно присаживается на корточки. Он наклоняется ко мне близко, как эти, из материнской родни, что в городе живут. От тех пахнет табаком и еще чем-то неприятный тянет изо рта, потому они мне и не нравятся. А от этого человека пахнет чем-то сладким.

— Маленьким девочкам пачкаться нельзя, — говорит он. — Разве тебе не хочется быть чистенькой, аккуратненькой, хорошенькой девочкой?