Дорожный иврит. Путевая проза

Ритуальный заход во двор, где бичевали Христа и откуда он понес свой крест. По две-три строки информации в буклетике (не взял на этот раз Евангелие). Пение польских католиков. Две крохотные группки русских туристов с персональными экскурсоводами. Я пристроился к одной. Крутой паренек лет тридцати — тридцати пяти в кепочке, в распахнутом светлом пиджачке, под пиджачком такая же до пупа расстегнутая рубашечка, на загорелой мускулистой груди золотая цепь с крестом. Сыночек его, десятилетний гаденыш, залезающий для фотографирования за все оградки с табличками «Просьба не трогать руками». И жена паренька — ядреная блондиночка с благостно покрытой косыночкой головой. При них русскоговорящий гид — сухая пятидесятилетняя тетка, делающая вид, что не замечает безобразного поведения подростка. Вип-клиенты. Жена крутого пытается разряжать атмосферу: «Ой, как тут симпатично! А кто строил этот храм?» — «Строил архитектор …». — «Да нет, кто финансировал?» — «Католическая церковь». — «Като-о-лики?.. А этим-то здесь что надо?!» И я отваливаю к своим зеленым африканцам. По крайней мере, не услышу их комментариев.

Идем дальше, и постепенно движение это начинает разогревать изнутри. То есть Священную историю я сейчас прохожу ногами. Аляповатые иконы в лавках, сияющие на всех прилавках кресты уже не мешают. Скорее наоборот.

Бог с ними и — с тем, что большая половина крестного пути сейчас представляет собой торговую линию арабского базара.

Не мешает даже сюжет, который невольно выстраивается по мере движения, — сюжет с пиар-спецами из монахов-францисканцев, размечавшими для Него это маршрут в XVI веке, то есть: начинаем от Львиных ворот, у Антониевой башни, вот в этом дворе, где Его бичевали и венец терновый надевали, лучше места не найти, двор закрытый, просторный — сразу несколько групп можно разместить, и помолиться всем можно, и псалмы попеть; далее место, где Он первый раз упал под крестом, вот здесь, на перекресточке, да? Тадеуш Зелинский потом барельеф сделает, а со временем часовенку откроем, места там хватит на две группы сразу, поэтому рядом еще остановка, где Его мать увидела; дальше — остановки с Вероникой, с Кириянином Симоном. В этом месте Он скажет Свое слово иерусалимским матерям. — А где Агасфера выпустим? — Нет уж, никаких «вечных жидов», не будем плодить бытовой антисемитизм, в нем кровь все-таки иудейская текла, а впереди сколько веков, и когда к христианству присоединятся африканцы, то у них точно крыша поедет, им в этих наших оттенках просто не разобраться. Ну а все остальное размещаем на самой Голгофе, в храме — это понятно. И туда же в подвальном помещении могилу Адама поместим, чтоб на нее кровь капала прямо с креста. — А это не перебор? — Ничего-ничего. Паломники со всего света будут ехать, надо дать им максимум впечатлений. Ну и т. д.

Ну и что?

Ты-то по этому маршруту идешь. И для тебя это действительно Крестный путь. Пускай и как материализация намоленного за столетия. И ты не так уж и отличаешься от своих спутников-африканцев, черных, угловатых, одетых в одинаковые зеленые полосатые куртки, некоторые — в зимних, подвязанных под подбородком меховых шапках (ноябрь для них — зима). И они действительно волнуются, замирают и слушают своего экскурсовода, полностью вырубившись из торгово-гуляльной атмосферы этих тесных рыночных улочек.

И вот он я, который морщится от вида кликушески разбросанных рук и волос коленопреклоненных паломниц по камню, на котором обмывали Его тело, — и тем не менее я нагибаюсь и стужу свою руку прохладой этого камня. И провожу в шестой раз глазом по декоративному панно на стене. И дальше, наверх — к распятию, к жуткому и выразительному кусочку камня, как бы вбирающего в себя свет, в стеклянном окошечке под изображением креста — части той самой Голгофы. А потом вхожу в зал с горящими в темноте вокруг гробницы свечами и со столбом света, опускающимся из открытого в небо купола.

И уже потом поднимаюсь по лесенкам наверх, на крышу почти, во двор коптского придела. Лестница тесная, запахи свечей и ладана, как во время службы в маленькой провинциальной церквушке, скажем, под Малоярославцем, в Карижах. Батюшка спускается навстречу мне, я прижимаюсь к стене, пропуская его, он проходит мимо, здоровается. И я здороваюсь. Ощущение, как будто я дома, но — это Восток, это изначальное христианство. Достаточно посмотреть на стены в этом месте храма — утром, под косым еще солнцем, как бы покрывающим солнечной пылью шершавые для глаза желто-серые могучие стены патиной древности. И кстати, среди самых первых списков Евангелия множество — на папирусе.

Вот здесь можно побыть одному. Экскурсий здесь не бывает.