Дорожный иврит

Шимон подвел меня к нише с выставленной в ней фотографией английского полицейского, рядом с которой висел длинный кинжал (или палаш? – не знаю, как называется эта колюще-режуще-рубящая железяка). История экспоната: полицейский этот, еврей по крови, услышал крики из еврейского дома, вбежал внутрь и увидел, как убивают (в доме этом убили шестерых) – полицейский выстрелил в одного из погромщиков, остальные тут же повыскакивали из дома. Ну а полицейский забрал оружие убитого и хранил его всю жизнь, и только когда возник музей, страшная реликвия перекочевала из семьи полицейского вот на эту стену. Передо мной оружие, которым пользовались погромщики – они не просто убивали, они терзали людей.

Когда хоронили убитых во время погрома, была отдельная могила для их отрубленных рук и ног.

В некоторых текстах о 1929 годе, вывешенных в Сети, употребляется словосочетание «арабское восстание», и я сдуру употребил это словосочетание в разговоре с другом-историком. «Извини, Сережа, – сказал он, – но арабское восстание было в 1936—1939 годах. Запомни: 1936—1939 год – восстание. А в 1929-м – погром. Восстание – это когда одни люди выходят на бой с другими. Стенка на стенку. Здесь “стенки на стенку” не было и быть не могло. Погром не предполагает боя, погром не предполагает сопротивления. С отрядами еврейской самообороны в 1929 году арабы не воевали, они убивали беззащитных».

(Самое темное и жуткое для меня – природа этнических конфликтов; то, что националисты называют «голосом крови». Почему-то именно «голос крови» узаконивает право на выплеск безграничной жестокости, которую не назовешь даже звериной – похлеще будет. Я знаю образованнейших, деликатнейших в быту людей, которые, если речь заходит о «национальном», превращаются в чудовищ. При том, что никто не может внятно (по крайней мере, для меня) объяснить, что такое здесь «кровь». Для меня этот выплеск изуверской жестокости выглядит абсолютно самодостаточным. Потому как сама по себе «кровь», насколько я понимаю, тут ни при чем. Ведь были в том же Хевроне арабы по крови, и достаточно много – не менее семидесяти семей, – которые спасали евреев во время того погрома. Которые рисковали. А с другой стороны, существует предположение, что во время этого погрома убивали друг друга и люди «одной крови». Я даже не о том, что и арабы, и евреи – семиты, и что словосочетание «араб-антисемит» по меньшей мере странное. В хевронском варианте все сложнее – историки утверждают, что в жилах некоторых погромщиков могла течь и еврейская кровь, потому как многие из исконных хевронских семей продолжали древние иудейские роды, в свое время принявшие ислам и ставшие для последующих времен «арабами». Тут другое, страшное – наша человеческая изнанка, в которой есть отсек так называемой «крови», то есть – право на беспредел.

Был бы я истинно верующим, то уж точно помянул бы в этом месте нечистого. Ну а как агностик развожу руками и просто констатирую.)

Английская администрация во время погрома, по сути, сохраняла нейтралитет. Эпизод вот с этим полицейским-евреем чуть ли не единственный. Возможно, что сдержанность, назовем это так, англичан объяснялась не только их скрытым антисемитизмом, но еще и бессилием – по большей части в английской полиции служили местные арабы, что потом дало право говорить о молчаливом поощрении погромщиков со стороны администрации. Погром длился несколько часов и закончился внезапно: чересчур разгорячившийся араб сделал угрожающее движение в сторону группы английских полицейских, и у одного из англичан сдали нервы – он выхватил свой пистолетик и пальнул в воздух. И этого оказалось достаточно – погромщики начали спешно расходиться.

В списке жертв 1929 года, который висит в музее, значатся Цфат, Газа, Иерусалим. Самый длинный список – хевронский: 67 человек.

6

Погрому посвящены главные экспонаты музея.

Большая часть событий, последовавших далее, были логическим продолжением этого сюжета: евреи, которые здесь жили всегда, то есть не столетиями даже, а тысячелетиями, были вынуждены покинуть Хеврон, и город стал арабским почти на сорок лет. Но когда армия обороны Израиля, освобождавшая эти земли от Иордании в 1967 году, подошла к Хеврону, жители его вывесили белые флаги. Арабы готовы были даже уйти из города, только чтоб не трогали их семьи – они хорошо помнили 1929 год и отдавали себе отчет в том, что по местным законам за это полагается.

Первым в город вошел, точнее въехал на джипе, главный раввин израильской армии Шломо Горен. Уже никем не останавливаемый он вошел в Пещеру Праотцев и внес туда списки Торы – первый еврей, который смог это сделать после семисот лет запрета евреям входить в Махпелу. Горен вывесил над ней израильский флаг.

Недолго провисел этот флаг – тогдашнее руководство Израиля, ориентируясь на международное мнение, сделало «сильный» политический жест – символические ключи от города были вручены арабам. Хеврон вернулся в свое постпогромное состояние, Махпела осталась мечетью.