Досье Дракулы

Кейн, бедняга Кейн пытался понять, что со мной происходит, но его слова и прикосновения лишь ухудшали мое состояние. Я видел страх на его лице, но не мог его успокоить. Он боялся за меня, но полагал, что мое состояние вызвано близостью нашего врага, а потому всматривался в толпу, в дальние тени, пытаясь разглядеть Тамблти. Я же в это время мог лишь цепляться за фонарный столб, таращась на мужчину и его крысу. На каком языке он говорил? На итальянском? Не могу сказать, знаю только, что его слова виделись мне зелеными, как молодая листва. И я, как зачарованный, продолжал следить за этим действом.

С помощью белой тряпицы крысу на толстой доске удалось последовательно уподобить старухе, монаху и облаченному в саван трупу. «Сто-кер, Сто-кер». Зрелище сопровождалось смехом и одобрительными восклицаниями, но, когда мужчина снял кепи и начал обходить публику, она тут же слилась с тьмой и исчезла. «Сто-кер. Сто-кер». Мы тоже покинули аллею, и тут я потерял сознание. Упал прямо в грязь, поэтому какому-то постороннему человеку, гораздо более сильному, чем Кейн, пришлось усадить меня в экипаж.

Последним, что мне запомнилось, был голос Кейна, прокричавшего кучеру мой адрес в Уэст-Энде, и слова его были солеными, пахнувшими морем. Затем я во второй раз лишился чувств, но на полпути к дому пришел в себя и услышал от Кейна, что случилось. Чувства мои пришли в норму, в чем меня убедил щипок за руку и запахи лондонской ночи.

По возвращении сюда, в дом № 17, Кейн, бедный, несчастный Кейн, как сумел, помог мне выбраться из кеба, привел в дом и уложил в постель. В ту ночь я спал так, как не спал со времен Тринити, когда после интенсивных занятий спортом валился чуть ли не замертво и, даже проснувшись, все еще чувствовал усталость. Вот и на сей раз я обнаружил, что мои чувства притупились после вчерашнего перенапряжения. Какое-то время я сидел, спустив ноги на краешке кровати, собираясь с силами, чтобы встать. Было еще темно. Как часто бывало в последнее время, я подумал о мистере Пенфолде: это казалось чем-то вроде молитвы. А когда я зажег лампу, меня воодушевил вид пляшущих язычков пламени — возможность не ощущать их на вкус, не слышать, а именно видеть, как и положено нормальному человеку. Затем я прислушался и уловил пение ранних птичек Челси. И, спускаясь вниз в ночной рубашке, я слышал лишь эхо давешнего зова: «Стокер, Сто-кер».

Кейн еще спал своим опиумным сном, видел навеянные им грезы. Его привычки последнего времени позволяли предположить, что встанет он не скоро, и я надеялся, что смогу занести в дневник вчерашние события, прежде чем мне придется успокаивать проснувшегося друга. Но, отдернув шторы, чтобы впустить утренний свет, и повернувшись к столу, я обнаружил на нем, рядом с тем местом, куда поставил свой чай, ту самую белую крысу в белом саване. Только теперь она не изображала труп, а была им.

Точнее, была превращенав него. Когда я приподнял тонкий покров и увидел, что крыса не повреждена — то есть сердце не тронуто, — сзади повеяло ветерком, и я ощутил тот самый запах фиалок, который вызывал у меня отвращение. Может быть, Кейн оставил окно открытым? Нет, он-то как раз привык держать свой замок на холме на всех запорах, как шкатулку с драгоценностями. Стало быть, сюда ночью наведался Тамблти. Наведался, чтобы оставить послание: я тоже наблюдаю, я тоже могу нанести удар, если сочту нужным.Теперь я знал и как он пришел, и почему — от этого знания стыла кровь.

Я сидел за столом, все еще пытаясь унять дрожь в руках, чтобы взяться за чашку с чаем, когда по лестнице, раньше, чем можно было ожидать, озабоченно выкликая мое имя, спустился Кейн. Увидев меня в полном душевном здравии, он обрадовался, но его ликование длилось недолго, лишь пока я не рассказал ему про крысу, которую к этому времени уже выбросил в мусорный ящик за кухонной дверью.

— Где… где ты это нашел?

— На переднем крыльце, — соврал я.

Кейну лучше не знать, что прошлой ночью Тамблти проник в дом и мог легко подняться по лестнице и добраться до Кейна, пока тот спал. Правда, зачем? Забрать то самое сердце, которое он уже однажды пытался заполучить? Нет. В любом случае Кейну лучше не знать, что этот дом осквернен. ( Вопрос.Как в таком случае могут вернуться сюда Флоренс и Ноэль?) Чтобы Кейн не начал вдаваться в детали, я сменил тему и стал расспрашивать его о человеке, который помог усадить меня в экипаж.

— Какого возраста был тот джентльмен?

— Ну, пятьдесят-то ему едва ли будет… крепкий малый: поднял тебя в кеб сам, один. Сорок? Тридцать? Да, пожалуй, тридцать.

— Цвет волос?

— Не помню, — ответил мой друг после долгого раздумья.

— Усы?

— Ну да, были… Или бакенбарды, мне уж не припомнить.

— Как насчет акцента? Он что-нибудь говорил?

— Да, когда предложил помочь, и еще раз, пожелав доброго пути. Акцент, говоришь? Затрудняюсь сказать. Просто не помню.

— И больше ничего не помнишь? Если не про этого человека, то про само происшествие?

— Ну, — сказал Кейн. — Помню, конечно, Эбберлайна.