Досье на человека

На улице было тепло. Вчерашний воздух отсырел, почернел, съежился. Свежий воздух щедрым порывом рванулся на меня. Я успокоился. Я понял – Гугин вывел меня проветриться. Все-таки неплохой он мужик. Но все равно ниже меня. Он кто? Мужик сиволапый, вот он кто. А я – духовность, интеллект.

– Спасибо, Гугин, – снисходительно произнес я.

– Не за что, – добродушно проворчал Гугин. Он отошел на не сколько шагов от меня, не торопясь прикурил. Я стоял растерянно пошатываясь. Но наглость опять забирала меня.

– Дай закурить, Гугин.

– На, – Гугин подскочил ко мне и выбросил свою костлявую пятерню мне в живот. У меня перехватило дыхание и казалось, что уже никогда не вдохну.

Лицо Гугина оставалось неподвижным.

Ноги мои подогнулись. Но тут я почувствовал… услышал, что что-то хрустнуло так, будто на паркете раздавили кусок сахара. Это Гугин ударил коленкой мне в переносицу. Густой черный комок крови шлепнулся на снег. Потом более светлые алые струйки по текли из носа, изо рта ровными ниточками, как янтарная струйка из пивной кружки. Я закрыл лицо руками. Тупой животный страх навалился на меня. Скорее бы все это кончилось. Я инстинктивно еще крепче закрыл руками лицо и стал отхаркиваться. Но каким-то потаенным взглядом или почти звериным чутьем я видел, как Гугин аккуратно прицелился острым мысом ботинка. И в тот же миг в ухе моем словно что-то взорвалось. Перед глазами пелена. Меня вырвало. Потом все исчезло. Была только тьма, сквозь которую продирались сонмы образов, видений, лиц. Вспыхивали гугины, сонечки, пивные кружки. Потом все перемешалось.

Около двух месяцев провалялся в больнице. Что-то вправляли, чем-то пичкали, больно кололи, весь зад горит. Но выписали здорового, поправившегося и равнодушного.

Дома меня радостно встретила Сонечка. Я больше не рвался в герои. Я молча отлеживался, а она за мной ухаживала, терпеливо и заботливо. Дня через три я совсем окреп. На четвертый она залезла ко мне в постель, после чего я ей сказал, где взять полпачки стирального порошку. Но она мне ответила, что никакого порошку ей не надо.

Дзопик закончил свою историю глубоким, длинным вздохом и, застенчиво потупившись, отщипнул корочку хлеба. Лукин опустошенно смотрел в глубину аллеи, затем коротко произнес:

– Давай замахнем.

– Давай.

Они механически чокнулись и на несколько секунд погрузились каждый в свой стакан, словно каждый в свои сокровенные раздумья. Затем Лукин спросил:

– Тебе стало легче?

– Мне стало немного спокойнее, – печально отозвался Дзопик, – мне начинает казаться, что я обретаю свою экзистенцию.

– Что?

– Экзистенцию, то есть бытие.

– Ну и как ваша первая встреча с Бытием, милейший? – Лукин решил взять несколько ироничный тон.

– Никогда раньше не подозревал, что жизнь может быть настолько глубока.

– Если об этом начинаешь задумываться. А задумываешься об этом, когда она, эта самая жизнь, как следует врежет тебе по морде. И если ты умен, то поневоле задумаешься о глубине бытия. А если дурак, то не задумаешься. И тогда снова получишь по роже. И будешь получать, пока не задумаешься. Но тогда будет уже поздно. Впрочем, уже и так поздно – я имею в виду, заболтались мы с тобой. Ладно, Дзопик, приятно было познакомиться. Спасибо за угощение. Думаю, не последний раз видимся. До свидания, Дзопик.

– Пока, – ответил экзистенциально настроенный Дзопик, – если хочешь, приходи в этот парк, я часто здесь бываю. Будем выпивать и медитировать.

– Обязательно, – отозвался из мглы голос ускользающей тени Лукина.

Было пустынно кругом и тихо, и изредка среди тишины взвывал, взвившись на дыбы, жесткий ветер.

Он ускорил шаг. Он уже почти бежал, погруженный в пучину холода.

Между ночью и утром черным тоннелем пролегла вечность. Кто-то уходит в бессмертье, кто-то уходит в смерть, остальные – в завтрашний день.

Навстречу ему шли дома, фонари, переулки, и время бежало навстречу ему, редкие прохожие, сосредоточенно-отстраненные, ныряли в парадные.

Но его подъезд еще далеко.

Фрески домов. Узоры светящихся окон.

Скорее. Еще несколько переулков. Вон там, где кончается забор, надо свернуть налево, пробежать несколько метров и облегченно вбежать в свой подъезд. Раз. Два. Три. Секунда. Метры. Секунды. Поворот. Секунды. Подъезд.

Запыхавшийся, он ворвался в свой подъезд, удивляясь происшедшей с ним перемене – почему вдруг отстраненное спокойствие сменилось таким порывом. Может быть, из-за внутреннего жара, вызванного приливом водки и наружного холода, вызванного притоком ветра?., а… неважно… черт с ним. Хорошо, что он дома! В предвкушении теплой кухни с душистым чаем он несколько суетливо отпер Дверь и стремительно ворвался в свое жилище, но почти тут же, словно парализованный, застыл на месте. И только слабо вскрикнул:

– Лиза?!

– Да, Сережа, – тонко отозвался нежный отклик из недр ночной квартиры.

Сага об убиенной