Досье на человека

Сегодня разговаривал с одним старичком. У него привычка щелкать челюстями таким вот манером. Сначала вытягивает нижнюю челюсть и выпячивает ее до тех пор, пока не раздастся хруст. При этом впечатление такое, как будто закрой он рот, то эта челюсть наденется ему на нос. Затем он убирал ее обратно в исходное положение и начинал ею колебательные движения то влево, то вправо. Делал он это неистово и даже как-то самозабвенно. Когда хруст прекращается, старик заводит разговор о политике, паразитизме и бутербродах. После каждого моего замечания по какому-либо поводу он возобновляет сеанс хруста и в конце концов изрекает: «Ну и что из этого проистекает?» И в упор смотрит на меня своим желтым слезящимся взглядом.

Однажды я ему прямо сказал:

– Я вам не верю! А он ответил:

– Молодой человек, двадцатый век на исходе, и вы все еще верите людям? Я спросил:

– Скажите, Старичок, а что такое настоящий друг? Он ответил:

– Настоящий друг – это тот, при котором ты можешь свободно пукнуть.

Эго эроса

Я видел эти глаза!

И какая-то щемящая грусть пронзила меня. Что-то непонятное было в этих очаровательных глазах. Лицо этой девушки, которая ехала со мной в автобусе, оказалось пухленьким милым личиком. Определенный тип стандартной красоты, вернее, смазливости. Но глаза! О эти глаза, опустошающие и ослепляющие. Огромные… и пустые.

Но пустота их не серая, не бесцветная. Это – черный космический вакуум. Как зимнее солнце. Летнее, раскаленное, плавит воздух. Зимнее, отполированное, разреженное, ослепляет. Солнце пустыни и солнце снежных вершин. Так и эти глаза. Я забыл обо всем на свете. Мне захотелось безумного – мне захотелось влиться в эти бездонные, страшные глаза.

Вначале, как только я почувствовал их взгляд, устремленный на меня, я смутился и быстро отвернулся. Однако вскоре снова стал искать эти глаза – исподтишка и осторожно. «Брось, брось, – говорил я себе, – не робей. Женщины не любят робости, им импонирует дерзость. Отважься, если хочешь завладеть этими глазами, стать их властелином. Смотри, я приказываю тебе, смотри в них не отрываясь». И смущение, и наглость одновременно владели мною в этот момент.

Я сначала посмотрел на ее губы – для подстраховки. Потом резко и неожиданно – в самые глаза, в самую засасывающую их черную глубь. Она смотрела на меня, не отрываясь. Но я не отвел своего взгляда. Я испытывал сладостную пытку, приятнейшее возбуждение, и в свой взгляд я старался вкладывать как можно больше демоничности. Я переборол миг смущения.

Чем дольше я смотрел в ее глаза, тем сильнее меня тянуло к ней самой. Я ощутил огромное желание, и чем дольше я смотрел в ее глаза, тем меньше скрывал свое желание, и тем сильнее старался внушить ей мою страсть, а может быть даже и навязать. Да, да, навязать. Как навязывает свою волю сильнейший.

Кое-какие соображения меня еще удерживали.

Но вот вышел последний пассажир.

Мы остались вдвоем, и я сорвался. Молниеносное движение тела, и я рядом с ней. Во мне буйствовал самец. Я придвинулся к ней почти вплотную, но она отодвинулась от меня. Тогда я приобнял ее и уткнулся в мясистую грудь. Еще какой-то мизерный, скоротечный миг – и я обладатель этих глаз! Но в следующее мгновенье она заехала мне локтем в челюсть.

– Но почему, сладостная? – опешил я.

– А ну-ка быстро ушел, понял? – тихо прорычала она. Тут я заметил, что у нее прыщавый нос.

– Подумаешь! – я надменно поднялся и вышел на следующей остановке, поверженный и опозоренный. Удивительнее всего было то, что в этом чувстве тоже было что-то сладостное и томительное. Но еще удивительнее, что она выскочила следом за мной и, подойдя ко мне, тихо сказала:

– Ну ладно, пошли, только у тебя презервативы есть?

* * *

Идеи приходят совершенно внезапно. Они толкутся в прихожей сознания. Они ждут своей очереди и дерутся друг с другом за право войти ко мне первой. Но только я глух к ним и жесток. И они старятся и умирают в прихожей. И теперь прихожая моего сознания стала кладбищем идей.

Очень сложно достигнуть душевного равновесия, когда тебя атакуют полчища идей, когда они норовят опрокинуть тебя и когда ты рискуешь оказаться погребенным под ними.

Мой разум теперь – кладбище разлагающихся мыслей. И каждая из них мне мстит теперь за то, что я в свое время не приметил ее и не придал ей никакого значения.

Но я стараюсь успокоить себя – все замечательно, все идет, как надо. Я свободен, и моя свобода безгранична.

* * *

Я с восхищением и изучающе смотрю на женщин, но они почему-то в моем взгляде видят только вожделение. Стоит только мне лишь взглянуть на одну из них попристальнее, как она тут же начинает теребить свою юбку. Неужели у меня такой откровенный похотливый взгляд самца?

В конце концов, я начинаю смотреть на них с вожделением и каждую из них желать.

Вообще, я люблю заниматься сексом. Это лучшая разрядка от накопившихся неприятностей и невзгод, которые тяжким шлаком оседают в мозгу и ужасно засоряют его.

На что стал похож мой мозг? На мусоропровод, заваленный всякими безобразными отходами. Кое-где они начинают уже пускать зловоние. Нет, надо срочно освобождаться от них.