Досье поэта-рецидивиста

Мама и почти в сорок лет выглядела как юная грация. Беззаботно порхала с белоснежными полотенцами и покрывалами в своей ведомственной прачечной вагоноремонтного депо. Отец шутя подбрасывал трёхпудовые гири и был статным, высоким, импозантным мужчиной, чем-то напоминавшим заслуженного актера второго плана или приметного статиста-ловеласа, а не слесаря сборочного конвейера оборонного завода.

Трудно сказать, когда в их жизни пробежала чёрная кошка, но семья однажды затрещала расщепленным дубом. Возможно, причиной стала перестройка, вмешавшаяся в планы о получении нового, со всеми удобствами жилья, возможно, дисгармонию в семью вносил отец жены, не слишком полюбивший зятя, поселившегося в его старом доме, возможно, ревность мужа выхолащивала чувства к жене и заставила взглянуть на неё как на врага и предателя. А ревновал Юра ужасно, тем более, как ему казалось, поводов было хоть отбавляй.

То интеллигентный и воспитанный сосед слишком любезно и учтиво «обхаживал» его благоверную, то с работы Надя приходила с букетом цветом, что срывала по дороге домой на поле, каким-то чудом втиснувшемся в городскую черту. Но самое ужасное было не это — последний, четвёртый ребенок, дочка, уж никак не хотела расти и походить на всех предыдущих. Её карие глаза не давали Юре покоя в его поголовно голубоглазой семье. Ни фигурой, ни статью она не пошла ни в сестёр, ни в брата, и это бросалось в глаза. Никто из соседей, конечно, ни о чём таком не говорил, но Юра терзал себя мыслями о досужих сплетнях и молве, разбирающих «похождения» его жены и его, Юрину, беспечность и недалёкость. Юра стал пить, а после бутылки мания усугублялась.

Поначалу он просто скандалил, затем стал бить жену, уничтожать имущество, пропивать зарплату, выносить вещи из дома, бить детей, драться с тестем, одаривать своих когда-то родных и любимых людей бранными словами, и больше всех доставалось Косте. Он прятался от отца, когда тот приходил домой с водкой, а приходил он с ней всё чаще и чаще, постепенно превращая и без того нелёгкую жизнь большой семьи в живую могилу.

Надя пыталась вразумить мужа, поговорить с ним и оправдаться за мифические грехи, которые Юра ей приписывал, но всё было тщетно. Конфликты становились всё глубже, обиды всё острее, синяки всё заметнее.

Младшая дочь действительно не походила на других детей, но вины в том Нади не было. Она любила мужа и никогда даже не задумывалась о связях на стороне. Да и с кем она ему могла изменить — с хромым соседом или с такими же прачками, как и она, в поте лица зарабатывающими свои гроши в пассажирском депо?! Юрка был отличной партией, но она никогда его так не воспринимала — просто любила, хотела быть с ним, счастливо жить, растить детей, состариться и нянчить ораву внуков. А Юра, хоть и обладал недюжинной физической силой и золотыми руками, не был до конца уверен в себе и поэтому ревновал супругу к фонарным столбам.

Юра пил. Запои становились все длиннее, и скоро он стал забывать работать, за что его и уволили. Злость и ревность всё яростнее прорывались наружу, и семья начала бежать от него, но из семьи уволиться не так просто. Дети и жена старались уйти из дома, пока тот не проспится и не примет более-менее человеческий облик. Юра целыми днями сидел дома. Жил случайными заработками, знался со случайными людьми, пил и пропивал всё, что попадало в руки, превращаясь в омерзительное существо, говорящее сыну «дурак», жене и дочерям — «шлюхи», старому тестю-фронтовику — «козел», остальному миру — не менее грязные и неприятные фразы.

Маленький Костя очень жалел маму и был готов на всё ради нее, старался заменить постепенно падающего — в прямом смысле — в канаву мужа. Помогал по дому, часто на каникулах приходил в прачечную и работал там, лишь бы не находиться дома с пьяным отцом. Молил Бога, чтобы всё стало так, как раньше, и перестал читать, потому что отец очень злился, видя сына с книгой в руке.

— Мужик должен работать руками, а не читать какие-то книжки, как баба! — орал отец. — Мужик должен быть мужиком, а все эти книги — для маменькиных сынков и слюнявых интеллигентов типа нашего соседа-козла!

Юра нагибался над сыном, дышал мерзким перегаром и повторял басом: «Ты понял, Кот? Понял батю своего?» Костя кивал, закрывал книгу, дожидался, когда отец напьётся и уснёт где придется, оттаскивал его уже изменившееся к тому времени не в лучшую сторону тело на кровать и снова открывал недочитанный миг дуэли двух красавцев, одетых в синие, расшитые золотом накидки, или финал романтического свидания фрейлины её величества меж вереницы зелёных, выстриженных конусами вязов и лип в парке де Пресье.

Было два часа ночи, когда в окно постучали. Костя проснулся и краем глаза увидел мамину тень, промелькнувшую по коридору в сторону входной двери. Шаги пробежали и замерли, звякнул замок, послышался незнакомый, официально-натужный, вкрадчивый мужской бас. Вскоре раздались тихие всхлипывания. Солёные капельки слёз осенним дождем заморосили по половице.