Досье поэта-рецидивиста

– Рожденный в аду не может стать ангелом… Только сумасшедшим, – произнёс он тихо.

– Что? – спросил Женька. – Я не понял тебя, что ты имел в виду? И не дождавшись ответа, потихоньку вышел.

Идиот

И дурак, и диод, и мечтатель,

Зацепившись за Кантову нить,

Как балластом, увешан Сократом,

Сквозь тома не могу воспарить.

С аму сошедшая

Гитара и женщина могут свести с ума, особенно если они нечто единое, цельное. Еле заметные сухие мозоли на подушечках тонких пальцев, звуки бьющейся о лады непокорной витой нити, утробные стоны деки – и в слушателя, зрителя сочленение двух полностью завершённых создателем изящных изогнутых живых линий, адажио вкрадывается и приживается чужая душа – гармоничная, завораживающая, загадочная, неповторимая.

Играла она на шестиструнной отчаянно великолепно. Не звуки извлекала или рождала – жизнь в инструменте пробуждая, пленяла сим рукотворным обыденным волшебством странников, попавших в сети старых английских моряков, убаюкивая перебором, окружала острым медным боем быков, залпами взъерошенных синкоп взрывала революционный зал, нежными бардовскими баре смачивала сухие уголки глаз и душ.

Не такая, как все. Не чувствительная – чувствующая, не поникшая и приземлённая, а возвышенная, не ушедшая в себя, а живущая в единственно реальном прекрасном мире – внутреннем. Ощущала и проживала музыку просто классно, что не помешало ей отдать суровую дань психиатрической лечебнице, ещё раз доказав – не от мрака она сего. Ничего в жизни не нажив, витала в музыке и тумане безденежья, улетая поутру в рай терций и опускаясь к закату в ад материального бита.

Самоотверженно служила преподавателем детской музыкальной школы – классическая городская сумасшедшая, не замечающая своей иности, каких бродят толпы по забытым переулкам сознания. Куча мяса в черепной коробке, забитого депрессивными образами не тех и не о том, ворох проблем, долгов, старых непрочитанных книг в голове и перечитанных не раз на столе. Стройная, красивая ещё, позабывшая, что жизнь – борьба, а счастье – только лишь ремесло.

Не помню ни дня, ни времени года даже – лишь растрёпанные русые волосы, когда в распахнутую ангелом небесным входную дверь ворвался её дух и, как из доброй русской чёрной кожаной печечки, начал метать на стол всё, что есть: баночки маринованных, сытые салатницы, полные запаха тмина кулёчки, сладкие обёртки.

– Ты что, с ума сошла? – сорвалась с уст моих ушаблоненная идиома. И тут же одернув себя: – Извини, я забыла, – сказала я с улыбкой. Ни фальши обиды, ни аккорда непонимания на её лице. Только озорные складочки в уголках губ скользнули фальцетом. Ничего она никогда ни для кого не жалела. Поэтому ничего и не имела, если можно обозвать словом «ничто» титанов чувств и огня, что обитали внутри этой хрупкой женщины, атлантов гиперэмоций и страстей, вырывающихся, голосящих волнами всего лишь шести витых струн. Самый дорогой она для меня человек. Маленький Бог, отличающийся от большого только инструментом, посредством коего порождают оба в мир красоту, порождают сам мир.

Услышать затылком

Не хочется жить в глубине плей-листа,

В муаре за масляной рябью картин,

В цинизме морфем иль в арго седока,

Лишаясь рассудка, дожив до седин,

Смерть Бога в себе поделом лицезреть,

Услышать затылком «Понтифик!.. Низложен!»

Увидев взрыв Солнца, в огне возгореть.

Не хочется, право, но кто-то ведь должен?!

Мысли из никуда

Демократия – власть народа, но власть над самим собой.

Только вера в свою избранность способна являть миру чудеса творчества.

У меня нет маски – только шлем.

Шрам от слезы.

Моралью можно уничтожить физически, а физически мораль – нет.

В любви тоже нужно сказать «пожалуйста»

Человек готов умереть лишь за одну мечту – мечту жить вечно.

Питерец по любви

Не знаю, зачем я полетел в Петроград. Как не уверен, для чего вообще существую под пылающей луною. Кино, кем-то называемое жизнью, с самого утра разразилось очередной загадочной, мистической сценой, повергающей меня в действия. Случайная, казалось бы, фраза о невероятно щедрых скидках на трэвел залпом «Авроры» разорвала жаждущий интересных авантюр разум. И в тот же вечер, миновав четыре тысячи воздушных миль, я вкатился на Пушкинскую площадь – вместилище моей души и заоблачных грёз о зените славы, а вернее, Саши.