Досье поэта-рецидивиста

Обычный летний вечер склонялся над городом. Слава по привычке стащил несколько купюр и, не пересчитывая, сунул в карман. Натянул кроссовки ещё до этого, чтобы быстро выскользнуть из квартиры, если его обнаружат, незаметно закрыл входную дверь и вышел на улицу. Позвонил Помидору, получившему кличку за постоянно красное лицо, и Пете, которого на самом деле звали как-то совсем иначе. Считал их друзьями, они его – денежным мешком, с которым можно хорошо и бесплатно повеселиться.

Троица пошла знакомыми унылыми дворами в магазин. Купили водки и примчались в детский сад, где обычно и коротали вечера. Облака волной проплывали по небу, то накатываясь на мифические берега, то растворяясь бело-голубой пеной. Водка текла бурной неудержимой горной речкой, которую Слава перескочил в два прыжка; кончившись, потекла широко, но спокойно спиртом, купленным в частных домах и разбавленным на глаз у синей колонки, торчащей из земли, как скважина минеральной воды. Из этой реки Славу неоднократно вытаскивал Помидор, каким-то чудом удерживающийся на ногах, не покоряясь накатывающимся волнам, хотя никогда не занимался плаванием.

Спиртовая река через час или два превратилась для Славы в полноводную, широкую, тихую и спокойную, наполненную самогоном. Она и стала для него роковой. Он утонул в ней, не справился с течением. Захлебнулся своими же рвотными массами, как сказали врачи, осмотрев на следующий день бездыханное тело.

Он слишком далеко заплыл – как тот, кто до него носил имя Слава, и никого не оказалось рядом, никого, кто бы мог помочь ему, вытащить из этого тихого коварного потока, просто повернув на бок, – ни друзей, ни брата, ни отца. Их не было потому, что он их в тот день, как, впрочем, и во все остальные дни, с собой просто не позвал. Он шёл один по жизни, принимая за дружбу корысть, сторонясь истинной любви и заботы. Судьба повторилась, трагически повторилась, примета сбылась мистически. И видимо, сбудется ещё не раз, пока мощный и коварный поток живёт в самом человеке.

Голгофа Сибири

Дикие яблони, резкий обрыв.

Речка тиха и спокойна. Надрыв,

Чувство смятенья, трагедии давней

Скрыто от всех прошлым веком. Печалью

Мир там наполнен, и время былое

Всем нам оставило что-то немое,

Что не дано нам увидеть, но всё же

Мы ощущаем там холод по коже…

Люди без Бога в душе в день воскресный,

Встав во хмелю, подпоясавши чресла,

И не раскаясь в грехах первородных,

В тех, что вершили они принародно,

Сели верхом на коней и в обитель

Монастыря Богородицы свитой

Бесовской пришли не с иконой —

С шашкою, кровью людской обагрённой.

Храм поругав, колокольни разрушив,

Место мольбы превратили в конюшни,

Место святое – в ЗК, или «лагерь»,

Где убивали людей, – в ад ГУЛАГа.

Тысяч людей, невиновных пред Богом,

Уничтожали не пулей – природой:

Пеклом, болезнями, зимнею стужей,

Тяжким трудом и бурдою овсюжьей.

Минуло время, но память людская

Всё сохранила, поднялись вновь храмы.

И словно слёзы людей убиенных,

Здесь пробудился источник целебный.

Стала для многих Голгофа Сибири

Местом духовным, отдушиной в мире,

Где продолжаются лагерь и зона,

Где непохожесть считают позором,

Где нет приюта душе человека,

Только к тщеславию, к деньгам – не к свету

Мир там идёт. И по злой воле рока

Там, где был ад, теперь рай… но до срока…

Я – декан СибАДИ