Но я уже не помнил. С закрытыми глазами ничего не удавалось вспомнить — перед глазами была лишь кромешная тьма.
Вот так и умирают чемпионы по боевым искусствам — в темных переулках. Зарезанные или забитые до смерти арматурой. Или и то и то сразу.
Откуда-то издалека послышались взволнованные голоса, сквозь сомкнутые веки пробился свет, словно пытаясь меня разбудить. Я не открыл глаза — мне хотелось просто умереть. Просто потерять сознание и больше не находить его.
И после того, как ко мне прикоснулись чьи-то руки, через секунду после этого меня отключило.
Глава 2. Холодец
Я открыл глаза.
Я не знаю, как я смог, как у меня вышло, но я открыл глаза. И они открылись.
Правда это не сильно помогло — увидеть ничего я так и не смог. То ли я находился в полной темноте, то ли мне только казалось, что я открыл глаза. Второе вероятнее, ведь, закрывая их, я уже смирился с тем, что снова открыть мне уже не суждено.
Я несколько раз моргнул, последний — с солидными усилием, чтобы точно понять, что со мной происходит. Веки послушно сжались, придавив глазные яблоки и вызвав в них неприятное чувство. Вывод — мне все-таки не кажется. Я действительно жив и даже достаточно здоров как минимум для того, чтобы открыть глаза.
А вот боли я по-прежнему не чувствовал. И дышалось тяжело. Не так, как до этого — когда ты тянешь и тянешь воздух, а он словно насквозь проходит через продырявленные легкие, не задерживаясь в них, а наоборот. Воздух словно сгустили до состояния патоки и диафрагма не справляется с его плотностью, судорожно пытаясь втянуть его в легкие хотя бы по чуть-чуть. Схожие ощущения бывают перед грозой, когда воздух насыщен влагой, и им тяжело дышать… Но это очень слабое сравнение.
В конечном итоге, я кое-как приноровился дышать мелкими короткими вдохами, которые, само собой, не могли обеспечить необходимого насыщения крови кислородом — буквально через тридцать секунд у меня, даже лежащего, начала кружиться голова.
Но я хотя бы мог дышать. Плохо и тяжело, как аквалангист-перворазник, неправильно настроивший дыхательную смесь, но я дышал. Может быть, я лежу на аппарате искусственной вентиляции легких? И на самом деле за меня дышит машина через вставленную в горло трубку? И мне только кажется, что я прикладываю какие-то усилия к дыханию?
Но тогда почему я в сознании? И почему при этом ничего не вижу? И не чувствую трубки в горле?
Я поднял руку и пощупал шею. Трубки не было.
А рука слушалась. Рука, в которой еще недавно не было ни единой целой кости, представлявшая собой кусок изрезанного мяса, сейчас полностью вернула свой функционал, и — я ощупал ее, — лишилась всех ран и повреждений!
Как, собственно, и вторая, которой я ощупывал первую.
Интересно, какие еще сюрпризы меня ожидают?
Я ощупал все, до чего смог дотянуться в положении лежа, после чего сел и закончил дело.
Впору было много думать. Я был совершенно цел и абсолютно здоров. Как будто вся драка, а, вернее сказать, убийство, мне просто приснилась. Руки и ноги были целы и безукоризненно слушались, ребра не ходили ходуном, если на них надавить — значит, тоже волшебным образом срослись, череп был цел, несмотря на то, что еще недавно хрустел и трещал как сухое дерево, облюбованное туристом-шашлычником. Единственный минус — дышать было тяжело. Будто бы ребра срослись прямо так, как были сломаны — проткнув собою легкие. Будто бы те до сих пор не работали толком и не позволяли нормально дышать.
А, может, это просто воздух такой тут.
Понять бы еще где именно «тут». И как я тут отказался. И сколько вообще времени прошло с последнего отпечатавшегося в памяти момента.
Может, прошло уже несколько месяцев? Меня нашли, отвезли в реанимацию, выходили, вылечили… Я же слышал какие-то голоса, прежде чем отключился!
Да нет, чушь.
Для начала — в больницах больных не кладут на холодные камни. Ходили слухи о том, что больного могут оставить в коридоре на каталке, но каталка это, в любом случае, не жесткий каменный пол, который будто вытягивает из тебя тепло. А именно на таком я сейчас и сидел.
Во-вторых, в больницах не бывает темно. Это абсурд, люди придумали окна как раз для того, чтобы в бетонных коробках не было темно. Здесь же было настолько темно, что я не видел даже собственных рук, и не было никакой разницы — с закрытыми глазами ты сидишь или с открытыми.
В-третьих, так не бывает, чтобы пациент пришел в себя сразу целым и здоровым. Технически, меня могли все это время держать в медикаментозной коме, но за такое длительное время, что понадобилось бы, чтобы после всех полученных травм привести меня в норму, у меня во-первых образовались бы пролежни, а, во-вторых, атрофировалась бы напрочь как минимум половина мышц организма. Однако ни того, ни другого нет — я бодр и полон сил, могу шевелиться и у меня ничего не болит. Не говоря уже о том, что после столь длительной медикаментозной комы у меня наверняка что-то съехало бы в голове.