Доспехи совести и чести

Как только дверь за дочерью закрылась, Арсентьев вдруг почувствовал себя таким уставшим и опустошенным, будто разграбленный иль разоренный. Тяжело опустившись в кресло, он понял, что постарел, ссоры стали даваться ему все тяжелей и тяжелей, а уверенность в своей правоте таяла на глазах к концу спора. Нет, он уже не тот, что раньше, излишне мягкосердечен, и сентиментален, и слаб и немощен.

Старик.

Тело вдруг, откликнувшись на стенания души, отяжелело, а голова налилась свинцом. Тяжко дался ему этот разговор, но осознание того, что он должен так поступить, во имя нее, заставило его сказать то, что он не желал бы говорить.

Что она знает об этой жизни, проведя ее половину в глубине сада с книгой?

Ничего.

А ведь тем временем жизнь жестока, о, еще как жестока! Она жестока к тем, кто силен и состоятелен, чего уж говорить о тех, кто слаб и немощен.

Любовь. Как же! Положим в ее любовь к нему он верит, да и как она могла не полюбить его, ежели к своим двадцати годам, по сути это первый мужчина, которого она видит в близи аршина. Появись другой, на том самом месте, в том саду, любой другой прохвост, и его бы полюбила, без сомнений. Из жалости ль, иль из доброты, иль из самой сути человеческой природы тянуться к человеку, что разного с тобою пола.

А вот он! В его намерения он сомневался, да что там сомневался, он был уверен, что намерения Мейера дурны. Да и как могло быть иначе? Ежели, кругом столько прекрасных и здоровых барышень. Разве ж мог он поверить, что мужчина, того сорта, что был Мейер, мог полюбить барышню за одну лишь душу? Он и сам то, стал видеть сердце человека, лишь к старости, до той поры, находясь в плену лишь плотских и оттого низменных порывов.

Уж он ли не хотел для дочерей счастья? Именно ради этого он согласиля на брак старшей Катерины с недостойным человеком. Но Катерина другая, она будто сама земля, будто твердыня, что может за себя постоять, и не сломиться, а Лиза? Лиза нет. Но как сказать дочери правду? Как сказать ей глядя в ее трепетные, такие наивные и доверчивые глаза, что калека не может рассчитывать на любовь мужчины в этой жизни? И даже если представить так, допустить, что Мейер не так ужасен, как его рисуют, и даже допустить, тот факт что он питает некие чувства к его дочери, пусть не любовь, но нежность и сочувствие, все это будет разрушено, как только они явят их союз обществу. Под осуждающим, презрительных и насмешливых взглядов, коим общество будет одаривать Мейера с калекой, его чувства будут неизменно отравлены ядом людского мнения, и светлое чистое чувство любви и сострадания, что он испытывает к Лизе смениться на досадную неприязнь и сожаление о сделанном выборе. Сердце Лизы будет разбито, когда она увидит, как его любовь превращается лишь в пепел сожалений.

Разве ж он мог допустить это? Уж лучше она останется здесь, при них, под родительским крылом, где никто ее не сможет обидеть. Пусть злится на него и на мать, они переживут это, но через годы, она поймет, что они были правы, поймет, когда вместо разбитых юных и таких наивных надежд, придет мудрость и зрелость.

Поезд должен был отправиться полчаса назад, но что-то пошло не так, и не эдак, и только зеленые мундиры железнодорожников, тревожно мелькавшие между провожающих свидетельствовали об этом.

Окна его вагона как раз выходили на подъездную дорожку вокзала и концертного зала, куда медленной вереницей стекались богатые и знатные дачники. Все ждали гудок отбывающего паровоза, чтобы по традиции начать культурный вечер.

Где-то там, в хаосе пестрых платьев и черных фраков, в нагромождение мазков кистью маслом, ему даже показалось, он увидел ее, в нежно-голубом, с длинным шлейфом так похожим на морскую пену или хвост русалки, в том платье, что видел ее первый раз. Но разве ж такое возможно? Верно мираж.

Может он поступает дурно и эгоистично, разделяя с ней свои тяготы, взваливая на ее плечи груз горестей и тревог, к коим они не причастна. Учитывая ее юность и уязвимость, имеет ли он право спасать свою душу, что будто черный сухарь закоптилась в аду, протягивая руки к свету. Не есть ли это подлинная трусость и низость, падая в пропасть, увлечь за собой барышню невинную, что дитя?

Что же, верно он был о себе слишком хорошего мнения. События последнего времени открыли ему самого себя с той стороны, которую бы он и знать не хотел. Стало быть, хороший человек только тот, кто горестей да печали не знал, ибо только в них познается подлинная суть человека, и только святой, не иначе, в минуту отчаяния, когда тьма загораживает свет может сохранить в себе и доброту и честность и жертвенность. А так… В тяжелую минуту, всяк о себе думает.