Достаточно времени для любви, или жизнь Лазуруса Лонга

Вудро Уилсон Смит. Ему не хватает до пяти лет нескольких месяцев. Это самое пакостное дитя, которому когда-либо позволяли расти. Вынужден признать, что сей пакостник и негодник представляет собой то самое семя, из которого вырос прекраснейший цветок в истории человечества, а именно сам старичина-молодчина. Пока ему удалось плюнуть в мою шляпу, когда она предусмотрительно располагалась на вешалке вне пределов его досягаемости; я неоднократно слышал от него всякие дерзости, из которых "опять этот дурень в дерби приперся" – самая мягкая. Он пнул меня в живот, когда я попытался с ним поиграть (моя ошибка – я не хотел прикасаться к нему, но решил заставить себя избавиться от этой рациональной застенчивости), и обвинил меня в жульничестве за шахматной доской, хотя сплутовал сам: показал мне что-то в окне, а тем временем передвинул моего ферзя на одну клетку. Я засек его... и так далее.

Но я продолжаю играть с ним в шахматы, потому что собираюсь завязать отношения со всеми членами моей первой семьи на то короткое время, которое смогу провести среди них; кроме того, Вуди все равно будет играть в шахматы при любой возможности, а мы с дедусей – единственные шахматисты, способные играть с этим ядовитым созданием (дедуся при необходимости даст ему подзатыльник; я же не удостоен подобной привилегии). Однако если бы я не опасался последствий, то попробовал бы придушить его. Интересно, а что случилось бы потом? Неужели половина человеческой истории вовсе исчезла бы, а остаток ее стал бы неузнаваемым? Нет, парадоксы бессмысленны; уже тот факт, что я нахожусь здесь, свидетельствует о том, что в этом "здесь и сейчас" мне удалось сдержать свой праведный гнев на маленького негодяя. Ричард. Ему три года, он столь же привязчив, насколько Вуди труден, любит сидеть на моем колене и слушать истории. Самая любимая его сказка – о двух рыжеволосых близнецах по имени Лаз и Лор, летающих по небу в волшебном корабле. Общаюсь с ним с легкой печалью: Дикки погибнет весьма молодым при воздушном налете на местечко, называющееся Иводзима.

Этель. Небесная улыбка с одного конца и мокрые пеленки с другого, в разговоры не вступает.

Такова моя (наша) семья в 1917 году. Я рассчитываю пробыть в Канзас-Сити до возвращения папы – а это уже скоро, – потом собираюсь уехать отсюда; все же здесь сложновато, хоть и приятно. Надо бы заглянуть к ним, когда война окончится... но, наверное, этого я делать не стану. Слишком многих придется приветствовать.