Достигнуть границ

— И не говори, — вторил ему Иваныч, денщик, который Петьке еще от отца его покойного перешел в услужение. И вроде бы и не замечал граф его совсем иной раз, но почитай шагу не мог ступить, чтобы так или иначе со старым воякой словечком не перекинуться да совета не спросить. — И в чем печаль-то? Не пойму я их склоки. Как бабы базарные ей-богу, тьфу, срамота, — и он сплюнул на землю под копыта своей каурой кобылки.

— Да все государя никак поделить не могут, черти окаянные, — Митрич неодобрительно посмотрел на едущих впереди господ, которые, похоже, снова нашли повод, чтобы повздорить.

— Да что же государь, девка красная, чтобы его внимание делить? — Иваныч снова сплюнул. — Это государыне орла нашего блюсти надобно, чтобы за чужими юбками не бегал, а энти на то и други, чтобы помогать государю во всем, а не тревожить его своими склоками постоянными.

— И не говори, все не уймутся никак. Так бы и отходил нагайкой да по хребту, — Митрич в расстройстве чувств вытащил из кармана сухой шиповник и закинул в рот. Привычка, которая с корабля перебралась за ним на сушу, и никак не хотела отпускать. Да и не пытался старый солдат, которому на старости лет пришлось в моряки переквалифицироваться от этой привычки избавиться, на опыте харкающих кровью голландцев поняв, что государь дерьма не посоветует.

Тем временем ссора набирала обороты. Что характерно, но сейчас первым задираться начал Долгорукий.

— Я слышал, что ты с княжной Черкасской обручился, — начал Ванька, вынужденно направляя своего коня поближе к шурину, потому что дорога начала понемногу сужаться.

— Долго же ты терпел, чтобы тему поднять, о коей уже всем давно известно, — фыркнул Петька.

— Я был занят, — лениво парировал Ванька. — Цельными днями торчал в Лефортовом дворце, дабы с государем встретиться, наконец-то и новости ему поведать. Ну а дома ты мне ни слова не давал ни вставить, ни разузнать чего. А оно вон как интересно-то оказалось. Значит, ледяная княжна сдала позиции, или же папаша ейный дочь за тебя сосватал, дабы государю угодить, его фаворита остепенив, а то совсем опаскудился по чужим спальням шастая? — Долгорукий глумливо ухмыльнулся.

— Да куда уж мне до тебя, Ванюша? — ответил Петька с такой же ухмылкой. — Я по крайней мере мужних жен в присутствии их мужей не домогаюсь, как ты бывало делал. Трубецкой тому прекрасный пример был. Что думал такое распутство всегда будет с рук сходить? Али же заграницами часто ошиваясь как у тех же французов захотелось, кои и постороннего мужика в супружескую постель вполне могут впустить…

— Лично убеждался, я смотрю, — голос Долгорукого был таким сладким, что Петьке аж пить захотелось. — Недаром тебя государь в Париж отсылал, там ты его репутации никак не мог навредить, наоборот, наверняка, за монаха сошел. Ну ничего, с Варенькой-то тебе совсем скучно придется. Не даром же ее ледяной княжной зовут за глаза. И вдовушку веселую уже не найдешь, государь плохо отреагирует на измену жене, он-то сам на свою француженку как на какую куртизанку смотрит, аж жарко от таких взглядов становится. И что только нашел в ней? Кожа да кости. Уж лучше бы на Катьке женился ей-богу, там хоть ухватить есть за что…

— Пасть свою поганую заткни, — процедил Петька, стискивая зубы.

— А то что? Государю донесешь? Думаешь, он хуже, чем сейчас начнет к Долгоруким относиться? А не боишься, что и Наталью мою еще большая опала коснется? Сестру хоть пожалей, да племянника.

— Так ты и не делай так, чтобы они пострадали. Думай, что молотишь, и про кого.

— Ну, Петруха, я вообще-то хотел про тебя. Вот женишься и познаешь весь холод подобных супружеских объятий, а деться-то уже некуда будет…

— Я тебе сказал, заткнись, шельма паскудная, — Петька развернулся к Долгорукому, сверля того практически ненавидящим взглядом. — Не смей имя Варвары трепать своим языком поганым.

— Да ладно, Петруха, я же тебе по-дружески все это говорю. Признаюсь, пока не был знаком со светом моим Наташенькой, было дело, хотел к княжне свататься, больно уж за ней приданое интересное князь Черкасский дает. На какой-то ассамблее решил будущую невесту в уголочке слегка прижать да поцелуй невинный с девичьих губ сорвать. Так чуть не обжегся об холодность лютую…

Петька перекинул ногу через седло и бросился на Долгорукого. Тот ждал этого броска. Оба были великолепными наездниками, поэтому сумели сгруппироваться и покатились по земле прямиком в ближайшие кусты леска, по которому ехали уже минут как десять.

Петька оказался быстрее. Вскочив, он сел на ноги все еще валяющегося на земле Ваньки и вмазал тому по ухмыляющейся роже. Брызнула кровь из разбитого носа, и тут Долгорукий извернулся, сбросил с себя Шереметьева и теперь уже он оказался сверху. Но Петька из-за постоянных упражнений с государем обладал большей гибкостью. Зато закаленный в океане и при обустройстве на жаркой неприветливой земле Ванька физически более сильным.

Теперь они уже ничего не говорили, а просто молча катались по земле, не давая подняться сопернику и периодически награждая друг друга зуботычинами.