Достоевский

«Я всегда всю жизнь работал тем, кто давали мне вперед деньги. Так оно всегда случалось и иначе никогда не было. Это худо для меня с экономической точки зрения, но что же делать! Зато я, получая деньги вперед, всегда продавал уже нечто имеющееся, то есть продавался только тогда, когда поэтическая идея уже родилась и по возможности созрела. Я не брал денег вперед на пустое место, то есть надеясь к данному сроку выдумать и сочинить роман. Я думаю, тут есть разница».

Система литературного труда в режиме всегдашнего долга, как оказалось, имела некоторые парадоксальные последствия: то, что поначалу виделось как отработка, постепенно перемещалось в центр жизни, а потом захватывало целиком — писание из-за денег становилось сочинительством по страсти и вдохновению, и тогда Достоевский менее всего ощущал себя литературным поденщиком. Только те из его издателей, кто учитывал все издержки, а также и все преимущества подобного режима, рано или поздно пробуждавшие у автора огонь творчества, могли рассчитывать, что добьются от него результата. Лишь те идеи, которые были не только назначены журналу, но и жестко подчинены режиму отработок, имели шанс на воплощение.

Для того чтобы величественный замысел «Жития», записанный в сжатом конспекте, был реализован в виде пяти книг по пятнадцати листов каждая, как планировал Достоевский, для того чтобы сюжет о грешнике стал венцом литературной карьеры автора, как того хотел он сам, ему, автору, нужно было вместе с этим замыслом, сюжетом и героем попасть в капкан безысходности, в сети жесткой финансовой зависимости. Если бы запрашиваемый у «Зари» «кредит доверия» был бы без промедления выдан, планы Достоевского могли бы существенно продвинуться — в сторону от «Русского вестника». Но «Заря» с такими кредитами не торопилась. Когда же в апреле 1870-го крупный аванс от «Зари» был получен, писатель уже приковался к письменному столу, сочиняя злободневный, острополитический роман.

В соперничестве двух замыслов — для «Зари» и для «Русского вестника» — победил в конце концов «Русский вестник». Роману «Бесы» суждено было появиться на свет не только потому, что долг Каткову, который усадил автора за письменный стол, исчислялся тысячами рублей, но еще и по той причине, что Михаил Никифорович точно знал, какие чрезвычайные обстоятельства, какие безысходные ситуации требуются Достоевскому, чтобы впрячься в литературную работу — ту, что зажжет в нем творческий огонь.

Ни Страхову, ни тем более официальному редактору «Зари» В. В. Кашпиреву понять это было не дано.

Сам же автор, преследуемый видением долговой ямы, понуждаемый писать «постыдные просительные письма» к работодателям и издателям, усматривал в системе отработок вовсе не благое провидение, а злой рок, беспощадность судьбы, горький сиротский удел. Он не мог не сравнивать свои жалкие обстоятельства с теми условиями, в которых работали другие литераторы его уровня. «И после того у меня требуют художественности, чистоты поэзии без напряжения, без угару, и указывают на Тургенева, Гончарова! Пусть посмотрят, в каком положении я работаю!» — восклицал он, жалуясь Майкову на небрежность сотрудников «Зари».

Ф. М. прекрасно знал, что и Толстой, и Тургенев, и Гончаров — люди обеспеченные, что они не ждут издательских заказов, не зависят от журнальных гонораров, сами определяют сроки публикации своих вещей и не берут деньги вперед. Его задевало, что работодатели, от которых зависел он, Достоевский, не стеснялись торопить его, и заявлял, например, «Заре»:

«Я бы просил не стеснять меня в работе, которую я хочу сделать начисто, со всем старанием, — так, как делают те господа (то есть великие)».

Он ревниво следил за литераторами, кто, находясь в России, имел возможность прямого и потому более успешного общения с издателями. «По газетам я видел, — замечал Достоевский, — что Лескову, например, он (Кашпирев. — Л. С.) выдавал и по 1500 р. вперед… А для меня нет, даже тогда, когда я прошу не вперед, а своего…»

Существовал и еще один, особенно мучительный пункт в системе его отношений с журналами, которым он был много должен, — то, чего счастливо могли избежать обеспеченные литераторы. Романы Тургенева — Достоевский хорошо знал это — печатались в журналах уже после того, как авторская работа была завершена: автор мог прочесть все подряд, внести необходимую правку, как следует почистить текст, а уже потом отдать его для печатания в нескольких журнальных книжках, не беспокоясь за вещь в целом. Об этом, а не о системе кабального долга мечтал Достоевский, понимая, насколько недостижима мечта; никогда не удавалось собрать такую сумму, с которой можно было прожить, не беря в долг; не торопясь, написать роман и продавать его готовым, как это делают другие литераторы. Он был вынужден отдавать вещь частями, порой, когда было готово только начало, — первая порция печаталась с колес, вторая правилась, последующие существовали вчерне, в планах и набросках, концовка — в общем виде или только в идее.