Достоевский

Поэтому мысль о «литературном рынке» — то есть о читающей публике — перестает казаться ему неприличием и подлостью, напротив: желание, чтобы его литературный труд увидел свет, становится естественным и закономерным. И Аркадий сам продвигает «записки» к читателю. «Не то чтобы я так нуждался в чьем-нибудь совете; но мне просто и неудержимо захотелось услышать мнение этого совершенно постороннего и даже несколько холодного эгоиста, но бесспорно умного человека. Я послал ему всю мою рукопись, прося секрета, потому что я не показывал еще ее никому…» — признается он и отсылает рукопись своему московскому воспитателю Николаю Семеновичу, предоставляя ему право быть первым читателем и первым критиком.

Хлопоты Аркадия как начинающего и не уверенного в себе литератора простираются еще глубже — его заботит дальнейшее «прохождение рукописи»; и, вопреки своему давнему категорическому заявлению «литератором быть не хочу», он, по распространенному обычаю, помещает в качестве послесловия к «запискам» отзыв-рекомендацию критика-рецензента.

Оказывается, литературное дело, начатое под влиянием пережитого сердцем автора сильного впечатления, имеющее честные намерения и требование «всей правды», не развращает, а собирает человека, выстраивает его, организует память и восприятие, обостряет ум, возвышает совесть — это убеждение далось Аркадию Долгорукому большой ценой. «Я писал, слишком воображая себя таким именно, каким был в каждую из тех минут, которые описывал. Кончив же записки и дописав последнюю строчку, я вдруг почувствовал, что перевоспитал себя самого, именно процессом припоминания и записывания».

Только закончив «Подростка», Достоевский осознал, что написал роман не столько воспитания, сколько самовоспитания и перевоспитания. Аркадий Долгорукий за время, проведенное с пером в руке, настолько освободился от прежних маниакальных идей, пагубных желаний и опасных страстей, что в полном смысле слова выпрямился и выровнялся. «Вы дали себе, так сказать, сознательный отчет о первых, бурных и рискованных, шагах ваших на жизненном поприще. Твердо верю, что сим изложением вы действительно могли во многом “перевоспитать себя”, как выразились сами», — писал Аркадию рецензент, упомянув и о том, что лопнувшая его идея стать богатым, как Ротшильд, тем только и была хороша, что хотя бы на время уберегла от идей господ социалистов, с их затаенным желанием бури и всеобщего беспорядка.

Освобождение от прежних химер имеет отношение не только к автору «Записок», Аркадию, но и к автору романа о нем. «Подросток» — сочинение, которое создавалось писателем, который уже три года находился в состоянии «вне игры», то есть вне рулетки. Игорная страсть, эта заразная и опасная болезнь, в романе самовоспитания была преодолена радикально; демоны азарта, владеющие героем-игроком, интересны автору лишь в служебных целях, как острые жизненные впечатления, необходимые для сюжета. Манией рулетки болен герой; запретной игрой, как дурной болезнью, заражен Петербург, в темных закоулках которого многими десятками расплодились подпольные игорные клоаки, но автор романа свободен от гибельного азарта и не играет вместе с героем, как это было, когда создавался «Игрок».

Изменились и сами игорные переживания — в них стало куда больше психологии и самоанализа, чем необузданной страсти, и играющий герой не отдается ей безраздельно. Аркадий ездит в частные дома Петербурга, где, в нарушение закона, идет большая игра и где он встречает светских знакомых, отношения с которыми волнуют его много больше, чем рулетка. К тому же юноше, который хочет стать богатым, как Ротшильд, но пока не стал им, очень нужны деньги. «Я, конечно, испытывал наслаждение чрезвычайное, но наслаждение это проходило чрез мучение; всё это, то есть эти люди, игра и, главное, я сам вместе с ними, казалось мне страшно грязным. “Только что выиграю и тотчас на всё плюну!” — каждый раз говорил я себе, засыпая на рассвете у себя на квартире после ночной игры. И опять-таки этот выигрыш: взять уж то, что я вовсе не любил деньги. То есть я не стану повторять гнусной казенщины, обыкновенной в этих объяснениях, что я играл, дескать, для игры, для ощущений, для наслаждений риска, азарта и проч., а вовсе не для барыша. Мне деньги были нужны ужасно, и хоть это был и не мой путь, не моя идея, но так или этак, а я тогда все-таки решил попробовать, в виде опыта, и этим путем».

Выигрыш все еще может будоражить воображение, и Достоевский щедро делится со своим молодым героем теми ощущениями, какие сам испытывал много лет подряд, но воспоминания о былом не только утратили горечь, но и вообще существуют как бы отдельно от автора.