Достоевский. Его жизнь и литературная деятельность

Но, оставив в стороне подробности, постараемся покороче ответить на вопрос: что такое карамазовщина? Рассматривать ее можно различно – и с точки зрения науки, и с точки зрения самого Достоевского. В первом случае это – наследственный психоз, которым страдает целая семья, во втором это – в отце и детях, т. е. в двух поколениях воплощенная греховность человека. Развратом в романе занимаются почти все: даже пятнадцатилетняя истеричная Лиза и та «предлагает себя» Ивану Карамазову. Но важнее этой физической греховности является другая – греховность души. Тут уже Достоевский не поскупился на краски и, в согласии со своей теорией, обобщил всю эту самую, последнего вида, греховность в одном и том же проявлении – именно в отрицании. Отрицается все: семья, общество, нравственность, сама вера, сам Бог! Старик Карамазов не просто развратник и сластолюбец, он – атеист; Иван мучительно ищет веры, мучительно сомневается; Алеша только думает, что нашел ее в монастыре; даже глупая г-жа Хохлакова и та «испытывает» силу божества, глупо, по-детски, по-бабьи, но все же испытывает, у Карамазовых и примыкающих к ним нет Бога в душе, оттого они не только развратники, но и преступники, действительные или «in spe»[12] – безразлично. В неверии этом все зло их жизни, вся путаница их мыслей, причина их телесного рабства и изломанности, исковерканности их несчастного духа. Отец Карамазов так на цинизме и застыл; на сластолюбивого старца восстала его же кровь в лице Смердякова, и развратный богохульник гибнет, унося с собой в могилу неудовлетворенную похоть. Другие Карамазовы (кроме Дмитрия) ищут веры, как бы понимая инстинктивно, что только она и может спасти их. Но найдут ли они или нет – мы не знаем: роман остался неоконченным. Два тома – это лишь вступление к грандиозной эпопее ищущего веры атеизма, но развязку все же мы можем предчувствовать. В лице старца Зосимы Достоевский утверждает, что есть выход из сомнений души, путаницы мыслей, из бесплодной неверующей жизни вообще. Зосима в миру тоже был великим грешником: распутничал, транжирил чужим трудом приобретенные деньги, поднимал руку на ближнего своего. Но в раскаянии, в угрызениях совести он обрел новую внутреннюю силу, и эта сила, победив похоть, возродила его. Это сила любви, смирения – смирения прежде всего. Зосима ушел в монастырь, но не отрешился от мира, не удалился на путь сурового аскетизма, но стал благодетельствовать другим, забыв себя. Вера, чистая христианская вера поселилась в душе его, «мир» приходит к нему в лице своих страждущих и обремененных, и Зосима благодетельствует им в духе любви и правды. Отсюда тот ровный и мягкий свет, который разливает фигура Зосимы по страницам романа, где с такой поражающей яркостью выставлены все тревоги, все муки человеческой души и жизни.

Исход карамазовщины, повторяю, – это путь личного усовершенствования, через смирение, через отречение от своего «я», но не от людей.

«Братья Карамазовы» отвлекли Достоевского на целых три года от публицистической деятельности. Но он всегда мечтал вернуться к ней; его впечатлительную натуру, воспламенявшуюся от самого незначительного факта, всегда тянуло к злобе дня. В 1881 году он опять начал издавать «Дневник», но умер, не успев продержать последней корректуры. Как бы то ни было, забыть о его публицистической деятельности никак нельзя: при помощи ее Достоевский имел громадное влияние на общественную мысль.

В «Дневнике» много противоречий, путаницы, странных мыслей; но, в общем, он имеет вполне определенное направление и ясно выраженную основную мысль. Это – прежняя проповедь почвенников в более резком виде. С величайшей нетерпимостью Достоевский относится к «холопству» и «лакейству» перед Европой и изыскивает почву для русской самобытности. Эта почва – народный дух, православно-христианские идеалы, воспринятые народом. Такая почва существует, поэтому Россия выше Европы, поэтому ей должна принадлежать гегемония европейской цивилизации. Тут уже, особенно в рассуждениях о внешней политике, Достоевский часто впадает в шовинизм. Что же нового дает Россия? Демократизм и нравственные начала жизни. «Мы все демократы сверху донизу», – любил говорить Достоевский. Нравственные же начала – тоже наша исключительная собственность: в Европе господствует идея класса и исторического права. Оттого-то она мертва, неподвижна. Россия величайшие противоречия жизни разрешает нравственным подъемом, любовью. Доказательство – освобождение крестьян с землею: это не только политическая мудрость, не только профилактика против пролетариата, но нечто большее – высоконравственное, любовное отношение к народу.